...Есть такая русская пословица: «Гора родила мышь». Но довольно часто бывает и так, что «мышь», то есть повод самый ничтожный, часто похожий на обычный анекдот, рождает великое дело. Именно так вышло с Нобелевскими премиями, в отношении которых уже довольно трудно во многих аспектах отделить легенду от факта.

Говорят, что учредитель премии Альфред Нобель в 1888 году, за восемь лет до смерти, увидел в газете... собственный некролог, а главное — заголовок: «Торговец смертью умер» — в числе почти четырёхсот патентов инженера и изобретателя Нобеля был, к сожалению, и динамит — без комментариев. На самом деле в России умер его брат, тоже непоследний человек в тогдашнем бизнесе — Людвиг. Альфред же Нобель не стал, подобно Марку Твену, юморить, рассылая телеграммы о том, что слухи о его смерти сильно преувеличены. А крепко задумался, что называется, о вечном, не пожелав уходить в историю со столь позорным клеймом. И за год до смерти опубликовал завещание, которое впоследствии не раз пытались оспорить наследники: «Всё моё движимое и недвижимое имущество должно быть обращено моими душеприказчиками в ликвидные ценности, а собранный таким образом капитал помещён в надёжный банк. Доходы от вложений должны принадлежать фонду, который будет ежегодно распределять их в виде премий тем, кто в течение предыдущего года принёс наибольшую пользу человечеству... Указанные проценты необходимо разделить на пять равных частей... Моё особое желание заключается в том, чтобы при присуждении премий не принималась во внимание национальность кандидатов...» Пять равных частей превратились в премии по физиологии и медицине, физике, химии, литературе и премию мира. Впоследствии к ним добавилась шестая — премия по экономике. 

До сих пор, кстати, спорят, почему Нобель не учредил премию по математике — в легендах, в том числе и очень романтических, доныне нет недостатка... Но, во-первых, математика не входила в круг интересов автора завещания, а во-вторых, Альфреда Нобеля «поправили» — Филдсовская премия по математике по престижности и наличному исчислению — около миллиона долларов — считается равной Нобелевской.

Полный список нобелевских лауреатов — начиная с 1901 года — насчитывает без малого девятьсот человек и тридцать организаций (им иногда присуждается премия мира), и каждый случай, без сомнения, по-своему интересен. Но не менее интересен и список «отказников». Тех, кто в разное время либо отказался от самой престижной в мире премии, либо — такое тоже бывало, и не раз — не смог по каким-то причинам её получить.

Список «ушедших в отказ» возглавляет, как ни странно, Лев Николаевич Толстой, которого Российская академия наук выдвинула на Нобелевскую премию 1906 года. Толстой принял меры заранее. «Если бы это случилось, мне было бы очень неприятно отказываться», — писал автор «Войны и мира» своему финскому коллеге по перу Арвиду Ярнефельту, и тот, что называется, принял меры — премию получил итальянец Джозуэ Кардуччи. Толстой облегчённо вздохнул: «Это избавило меня от большого затруднения — распорядиться этими деньгами, которые, как и всякие деньги, по моему убеждению, могут приносить только зло; а во-вторых, это доставило мне честь и большое удовольствие получить выражение сочувствия со стороны стольких лиц, хотя и незнакомых мне, но всё же мною глубоко уважаемых», — писал он.

Конечно, трудновато представить себе автора «Войны и мира» в белоснежной рубашке и во фраке получающим диплом, золотую медаль и чек из рук шведского монарха... Но, думается, тут есть и совсем иные соображения, которых Толстой — а рядом с ним в тогдашней мировой литературе поставить было попросту некого — не мог не принимать в расчёт. Толстой — вспомним старинную латинскую формулировку honoris causa (по совокупности заслуг) — должен был получить Нобелевскую премию либо первым, либо не получить её вообще. Я от души уважаю первого лауреата Нобелевской премии по литературе, французского поэта Сюлли-Прюдома, но сопоставлять его с Толстым... уж извините.

История с несостоявшимся награждением Льва Толстого была, как говорится, спущена на тормозах. Совсем иначе было со следующими «отказниками». Нобелевская премия мира 1936 года была присуждена выдающемуся немецкому пацифисту и непримиримому врагу нацистского режима Карлу фон Осецкому — он, вопреки уговорам, не захотел покинуть Германию. Но и отказываться от премии — несмотря на многочисленные угрозы! — он не стал. Гитлер решил проблему радикально — попросту запретил немецким гражданам принимать Нобелевские премии, и «под раздачу» попали трое выдающихся учёных: Рихард Кун, Адольф Бутенандт и Герхард Домагк. Дипломы и медали после падения нацизма они получили, а вот деньги — увы...

Возможно, схожая история произошла в 1973 году и с членом политбюро партии трудящихся Вьетнама «товарищем» Ле Дык Тхо, удостоенным премии мира вместе с Генри Киссинджером «за совместную работу по разрешению вьетнамского конфликта». Ле Дык Тхо от премии отказался, заявив, что никакого мира на вьетнамской земле не наступило, но — кто знает? — не обязала ли его к подобному поступку пресловутая партийная дисциплина?

Самый же громкий и доныне памятный многим скандал вышел с Нобелевской премией Бориса Пастернака — вопреки распространённому заблуждению, он получил её не за роман «Доктор Живаго», а — определение Нобелевского комитета — «за выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и в области великой русской прозы». Травля, которую устроила советская власть гениальному поэту, в том числе и с использованием того, что принято называть ударами ниже пояса, — превзошла мыслимые и немыслимые пределы. Для себя — и для потомков — Пастернак написал душераздирающее стихотворение «Нобелевская премия», а властям адресовал краткую записку: «В силу того значения, которое получила присуждённая мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от неё отказаться, не примите за оскорбление мой добровольный отказ».

Через полтора десятка лет пришёл черёд Александра Солженицына. Премия 1970 года — в тот же самый день, когда Толстой писал письмо Ярнефельту, — была присуждена ему «за нравственную силу, почерпнутую в традиции великой русской литературы» («Архипелаг ГУЛАГ» к тому времени ещё не был опубликован). Власть отлично понимала, что Солженицын не Пастернак, и давить на него, требуя отказа от премии, бесполезно. Как говорится, сопротивление материала значительно превышало возможности воздействия на него. «Литературный власовец» — так называла писателя советская пресса — получил премию в 1975-м, после своего изгнания из России. Впоследствии, уже после возвращения, неукротимый Солженицын попал «в отказ» ещё раз — когда не принял из рук тогдашних властей возрождённый ими орден Святого Андрея Первозванного за номером два. Слово взято в кавычки, потому что писатель формально не сжёг мостов, написав: «Может быть, через немалое время эту награду примут сыновья мои...»

Между Борисом Пастернаком и Александром Солженицыным затесался ещё один «нигилист» — Жан-Поль Сартр, в 1964 году отказавшийся от Нобелевской премии, на этот раз — вполне сознательно и без всякого принуждения. Сартр объяснился коротко и исчерпывающе: «В нынешней обстановке Нобелевская премия на деле представляет собой награду, предназначенную для писателей Запада или „мятежников“ с Востока. Например, не был награждён Неруда, один из величайших поэтов Южной Америки. Никогда серьёзно не обсуждалась кандидатура Арагона...» Тут, положа руку на сердце, но не вдаваясь в подробности, следует признать, что тенденцию в присуждении главных премий мира в области литературы несостоявшийся лауреат уловил верно: политика (а лучше сказать — не к ночи будь помянутая политкорректность) и полвека спустя явно превыше чисто эстетических соображений...

Человеческая душа, как говорят, потёмки. А уж писательская — тем более. Кто объяснит, почему писательница из Австрии Эльфрида Елинек, получившая премию в 2006 году, во всеуслышание заявила, что столь высокой награды не заслужила, на церемонию не поехала, но деньги — по-тихому — взяла?

Через два года абсолютно сознательно отказался от «математического Нобеля» — премии Филдса — и наш соотечественник Григорий Перельман, удостоенный её за доказательство гипотезы Пуанкаре, числившейся в горячей десятке самых великих загадок века. Питерский отшельник был категоричен: «Я отказался. Вы знаете, у меня было очень много причин и в ту и в другую сторону. Поэтому я так долго решал. Если говорить совсем коротко, то главная причина — это несогласие с организованным математическим сообществом. Мне не нравятся их решения, я считаю их несправедливыми...» Отказ, кстати, вполне можно было предвидеть — за десять лет до этого Перельман уже успел отказаться от присуждённой ему молодёжной премии Европейского математического общества.

Что ж, будем уважать принципы тех, кто отказался от самой престижной в мире премии сознательно. И сочувствовать тем, кто сделал это не по своей воле...