...Поначалу полёт, начавшийся дивной петербургской белой ночью, не предвещал особых трудностей — если не считать за таковую само управление никем до тех пор не виданным четырёхмоторным гигантом. Однако после промежуточной посадки в Орше внезапно испортилась погода, пошёл сильный дождь, задул сильный встречный ветер, и «Муромцу» пришлось подняться на почти максимально доступную ему высоту — практически полторы тысячи метров. Когда же решились снова «пробить» облака, то увидели, что Киев остался далеко позади. Пришлось возвращаться. Результат выглядел по тем временам просто фантастическим — за тринадцать часов «Илья Муромец» пролетел более 1 100 вёрст. А с учётом обратного пути «на спидометре» оказалось свыше четырёх тысяч вёрст.

...Отчётливо вижу скептическую ухмылку на лице читателя. Что ему этот «небесный тихоход» «Муромец», когда даже трансатлантический перелёт, на трассе которого когда-то сложили головы десятки героев-лётчиков, превратился сегодня в скучнейшую рутину? Потолок — тысяча пятьсот, максимальная скорость — чуть более ста километров в час (в киевском перелёте больше семидесяти редко выходило) — да не смешите! Однако вспомним: всего за несколько лет до упомянутого события Луи Блерио не без приключений на одномоторной «этажерке» сенсационно перелетел... пролив Ла-Манш.

И ничего похожего на «Илью Муромца» и его предшественника — построенного в единственном экземпляре «Русского витязя» — ни в одной стране мира просто не было. Ни тогда, ни годы спустя. И в годы Первой мировой «Илья Муромец», в одной из модификаций превратившийся в тяжёлый бомбардировщик, был неуязвим. Кстати, как верно подмечают специалисты, самолёт — за исключением шин шасси и моторов — был целиком построен из отечественных материалов. А на сработанном на Русско-балтийском заводе «Русским витязе» был даже туалет для пассажиров — когда он там появился на европейских машинах? Это к вопросу о «вековой русской отсталости»...

Игоря Сикорского я назвал бы тем же именем, которым Баратынский когда-то — князя Вяземского: «звезда рассеянной плеяды». Причём плеяду здесь можно понимать очень широко. Как плеяду русских технических гениев, на которых так щедр оказался «стык веков». Помимо Сикорского — Владимир Зворыкин, Александр Шаргей-Кондратюк, Андрей Туполев (он был всего пятью месяцами старше Сикорского, с которым он на закате своих и его дней всё-таки встретится в Ле-Бурже!), чуть позже — Сергей Королёв — если кого забыл, добавьте. Плеяду блистательных «русских киевлян» — Михаила Булгакова, Константина Паустовского, Александра Вертинского и другие. Плеяду — в самом широком смысле, — многочисленные звёзды которой всего несколько лет спустя украсят чужие небосводы...

Они, точно предчувствуя это, спешили жить. Семнадцатилетний полтавский гимназист на полях учебной тетради рассчитает траекторию полёта к Луне, которая войдёт в историю и учебники как «петля Шаргея-Кондратюка». Сикорский, сын знаменитого киевского профессора-психиатра и внук сельского священника, определится с призванием и того раньше, в одиннадцать лет, когда мать, урождённая Темрюк-Черкасова, подарит ему книжку с рисунками Леонардо да Винчи: среди них был и прообраз вертолёта — винтокрылые машины станут для будущего конструктора поистине любовью всей жизни. Первая любовь, как это часто бывает, была неудачной: сконструированные 20-летним Сикорским соосные вертолёты упрямо не хотели взлетать. «Пришлось» надолго и весьма успешно переключиться на самолёты. Иногда, кстати, Сикорский шутил, что сама фамилия обязывала его к полёту (sikora — по-польски «синица»).

Переквалифицировался он настолько удачно, что едва не прокатил на одном из «Муромцев» «хозяина земли русской». Царь и Сикорский произвели друг на друга весьма сильное и благоприятное впечатление: Игорь Иванович до конца дней оставался искренним и правоверным монархистом, чего упрямо не желала простить ему советская власть.

То, что с ней шутки плохи, Сикорский, на своё счастье, понял быстро. В январе «великого и страшного года от Рождества Христова 1918-го» (Булгаков) один из его бывших сотрудников, теперь работавший на большевиков, сказал, что видел его фамилию в списках приговорённых к расстрелу. Тогда же в дом Сикорских (он сохранился в Киеве, на Ярославовом Валу) явились чекисты. Узнав, что профессор Сикорский только что скончался, старший смачно плюнул покойному в лицо: «Ушёл, гад!» Тут уж было явно не до поисков приключений на свою голову, каковых явно не чуждался будущий отец телевидения Зворыкин. Поняв, что в Париже в нём никто не нуждается, Сикорский отбыл в Америку.

По иронии судьбы Сикорский, будучи до конца дней своих чисто русским (русским был и его дом), своей карьерой явил пример чисто американской мечты. Начинать пришлось с уроков математики. Потом, через четыре года — крохотная фирмочка Sikorsky Aero Engineering Corporation, вице-президентом которой одно время числился... Сергей Рахманинов, принявший деятельное финансовое участие (пять тысяч долларов — около ста тысяч в пересчёте на нынешние деньги) в судьбе Сикорского. И в Америке о вертолётах пришлось до поры забыть: в моду входили гидропланы, а с рынком не очень поспоришь... Когда же мода отошла, Сикорский вернулся к своим любимым винтокрылым.

Тактико-технические характеристики машин Сикорского — как самолётов, так и вертолётов — можно легко найти в любом справочнике. И главными заказчиками их были, как водится, военные. Но вот что поразительно: никогда Сикорский особой воинственностью не отличался, а главной характеристикой вертолёта для него всегда была его пригодность к спасению людей. Как-то на склоне лет великий конструктор подсчитал, что его вертолёты спасли около 50 тысяч человек (целый, в скобках заметим, город, и немаленький). Но, как мне кажется, он явно преуменьшил...