«А зори здесь тихие...» стали настоящим прорывом в литературе о войне. До «Зорь...» советская военная проза была парадно-монументальной, звала на подвиг, что называется, «на разрыв аорты». Никому не известный выпускник Военной академии бронетанковых войск из поколения юношей 1924 года, которых до 1945-го дожило три процента, показал, что «у войны не женское лицо» — оно девичье. Причём так вышло, что первая проза писателя — «Иванов катер» — ещё лежала в столе Александра Твардовского, который принял её в «Новый мир» и опубликовал только в 1970 году, а в 1969 году все уже зачитывались «Юностью». Там и вышло главное литературное творение Бориса Васильева — «А зори здесь тихие».

Это был шок. Писатель не просто одним из первых написал о Великой Отечественной как о войне людей, а не плакатных героев. Он написал о женщинах на войне, о женщинах не только и не столько героинях — жертвах тотального насилия, бороться с которым у них нет сил, но и проиграть они не могут. Такая женщина-изумруд обречена если не выжить, то победить. Шквал интереса к «Зорям...» был всеобщим. Сначала в 1971 году повесть была поставлена режиссёром Юрием Любимовым на сцене бунтарского в те годы Театра на Таганке. Пьеса тут же вошла в репертуар почти всех драматических театров страны. Через год вышел ставший сегодня легендарным фильм режиссёра Станислава Ростоцкого «А зори здесь тихие...». Чтобы понимать степень его немыслимой популярности в те годы, напомню лишь одну деталь: фильм стал лидером проката подряд в 1973, 1974 и 1975 годах. Помню школьные уроки рисования. У нас урок портрета. Никто не хочет рисовать просто собирательный образ эталонного человека, профиль грека или римлянина. Почти все рисуют Риту Осянину, Женю Комелькову, Лизу Бричкину, Соню Гурвич и Галю Четвертак.

Кстати, и сегодня героини «Зорь...» невероятно популярны, но уже за границей. Их портретами-аниме наводнены социальные сети подростков Китая, Северной и Южной Кореи. Вероятно, такова сила простых вещей: герои — они близки обычному человеку. Этому принципу Борис Васильев оставался верен всё своё творчество. Может, потому так популярна была его «лейтенантская проза», особенно «В списках не значился» (1974) — о последнем защитнике Брестской крепости. Герой повести — молодой командир Коля Плужников — воплощение фразы Гёте: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой». Плужников не просто один воюет в Брестской крепости, когда немцы уже штурмуют московские пригороды. Он выходит из битвы победителем, несмотря на смерть. Достоверно известно, что солдаты и офицеры вермахта, когда боец — голодный и почти ослепший — вышел из катакомб Брестской крепости, отдавали ему честь. Они не могли поверить, что он воевал один, как не могли не оценить силу его духа.

Или картина «Офицеры», сценарий к которой писал Васильев. Хотя фильм и несколько пафосен, он всё же снова о вечных человеческих вещах — дружбе и любви на войне. И не случайно, что он также стал одним из самых популярных в Советском Союзе.

«Завтра была война» — иное. Тоже книга и фильм о школьниках начала сороковых, написанная так, как в застойные семидесятые писать было опасно для карьеры. Дети, подавленные насилием 1937 года, идут на войну — на смену одному насилию приходит ещё большее. И везде Борис Васильев пишет об одном: война противна человеческой природе, и не только женщине она, как заметил старшина Васков, «как зайцу курево». Тут Васильев, пожалуй, не просто романтик — он одинок. Ведь едва ли не вся машина цивилизации доказывает, что война вытекает из человеческой природы, а Васильев спорит всем своим творчеством и природой — «война человека, самое лучшее в нём — женщину, разрушает».

Может, ещё поэтому Васильев, в отличие от многих других писателей, не стесняется показывать человека не только героем, но и слабым на войне — беззащитным, как Коля Плужников, жертвами, как девушки из «Зорь...» Ещё пронзительнее этот мотив — в рассказах и публицистике Васильева о ветеранах. В «Неопалимой купине» он едва ли не первым заговорил о том, о чём не принято было даже перешёптываться: многие фронтовики — вчерашние дети, вмиг повзрослевшие на войне, но не умеющие найти себя в мирной жизни. Им нужна помощь общества, а оно поспешило наделать из них знамён и символов, забыв, что они просто люди.

Нечто подобное произошло и с самим писателем. В конце 1980-х, в перестройку, Борис Васильев включился в общественно-политическую жизнь: был депутатом I Съезда народных депутатов СССР, членом комиссии по расследованию событий 1989 года в Тбилиси, где погибли мирные демонстранты. Но он резко оставил политику, полагая, что «писатель должен заниматься своим прямым делом». В последних дневниках он писал: «Как я не принимал советскую идеологию, так и не принял постсоветскую Россию. Правда о ней оказалась горькой: идеология наживы гибельна». Он до последних дней уповал на то, что новой России нужно искать новые смыслы. Считая себя наследником традиции российской интеллигенции, Васильев написал как завещание: «Русская интеллигенция востребована историей для святой цели: выявить личность в каждом человеке, восславить её, укрепить нравственно, вооружить не раболепием православия, а мужеством индивидуальности. Русский народ не может существовать без собственной интеллигенции в исторически сложившемся её понимании: не в силу некоей богоизбранности, а потому лишь, что без неё он утрачивает смысл собственного существования, вследствие чего никак не в силах повзрослеть».