Лилия Валеева. Маленький отрезок большого пути Джалиля

В Бельгии есть люди, знакомые с поэзией сына татарского народа Мусы Джалиля по особым на то причинам. Сам поэт никогда в Королевстве Бельгия не бывал, но у него был один надежный друг из этой страны — Андре Тиммерман. Оба были пленниками Моабитской тюрьмы в Берлине в годы Второй мировой войны.

Бельгийцу удалось вернуться на родину. Рискуя жизнью, он выполнил просьбу товарища: сохранил и спас поэтическое Завещание – тетрадь «Последние песни». Жизнь легендарного поэта прервалась 70 лет назад, в августе 1944 года в фашистской тюрьме Плетцензее. Подпольную группу в составе легиона «Идель-Урал», в которой Джалиль был одним из лидеров и которая готовила восстание легиона, чтобы соединиться с частями Красной Армии, раскрыли по доносу предателя. Джалиля и активистов его группы, всего 11 татар, с интервалом в три минуты казнили на гильотине.

Старожилы моего родного татарского села Чув-Брод прекрасно помнят того 28-летнего Мусу Джалиля, который несколько месяцев квартировал здесь. Он был активным и целеустремленным не просто в силу своих обязанностей и официального статуса, с которым его направили из Казани в Алькеевский район Татарской АССР, но и в меру своего открытого характера, душевной искренности. Моя бабушка Хаят рассказывала, как «казанский коммун» собирал летними вечерами молодежь: играл на мандолине, девчата и парни слушали красивые мелодии, вместе затягивали песни. Уже потом, десятилетия спустя, бабушка бранила повзрослевшего сына, моего отца, не иначе как «казанским коммуном», если тот надолго пропадал в сельском клубе на общественных работах, считая, видимо, что тот отлынивает от обязанностей на подворье. Отец же либо организовывал самодеятельный театр, либо рисовал, реализуя свои художественные способности, занимался наглядно-агитационной работой. И делал он это с энтузиазмом то на общественных началах, то в качестве работника клуба, то вновь - по личной инициативе. Вот так имя «казанский коммун», однажды данное Джалилю в нашей деревне, осталось в народе нарицательным.

За внешней атмосферой веселья и смеха тех летних вечеринок 1934 года прочно присутствовала массово-политическая работа среди сельчан по заданию коммунистической партии. Совхоз «Черемшан» вот уже несколько аграрных сезонов числился в отстающих: вяло шли весенне-полевые работы, запоздалый сев срывал весь аграрный график, потенциал машинно-тракторного парка использовался не в полную мощь, из-за затяжки сроков уборки терялась большая часть урожая. Поэтому коммуниста М. Джалиля направили в помощь партийной ячейки внедрять новые методы при работе с массами, налаживать атмосферу товарищества в новообразованном совхозе. В частности, при уборке зерновых культур, Джалиль ратовал за прямое комбайнирование, ибо предварительное скашивание колосовых с последующим намолотом приводило и к потере центнеров, и к оттягиванию сроков сдачи зерна. Директор хозяйства Кузьмич принял молодого посланника с недоверием и всячески препятствовал его нововведениям. Несмотря на молодость, у Джалиля за плечами уже были литературный факультет Московского Государственного университета, работа ответственным редактором детских журналов «Юные товарищи», «Октябренок», завотделом литературы и искусства газеты «Коммунист». Организаторская работа была ему хорошо знакома и по комсомольским делам, и по партийным, напрямую гармонировала с его общительным характером.

Конкретной даты приезда Джалиля в село Чув-Брод никто не помнит, достоверно одно - черемуха уже созрела. Заросли черёмуховых кустарников километровой протяженностью и по сей день густо окаймляют левобережье реки Черемшан. Природа тех мест щедра и богата. Хвойные и смешанные леса, рощи и луга чередуют друг друга. Малый Черемшан 30-х годов, тогда еще не израненный трубами системы мелиорации, не искалеченный социалистической программой искусственного орошения полей, бурля и журча нес свои чистейшие воды для соединения их с Большим Черемшаном. Когда хозяйка дома Камиля апа Нурутдинова, на постой к которой определили казанского командированного, извиняясь, посетовала, что у них будет тесновато, Джалиль душевно сказал, что согласен спать и на берегу этой чудесной реки, подстелив под себя бишмет. Впоследствии, он часто находил время и сбегать на реку искупаться, и посидеть на берегу в тишине за своими записями. Сама деревня в то время тоже утопала в зелени: перед каждым домом вместо палисадника свободнo росли березы-липы, рябины-калины, поэтому не случайно появляются стихи «Каенкай» – «Березка».

Будучи школьниками, мы часто расспрашивали пожилую Камиля апу про ее известного постояльца, записывали ее рассказы и воспоминания других односельчан в альбомы, оформляли рефераты. Поэтому сегодня в музее при Чув-Бродской средней школе имеется богатый материал о событиях тех далеких лет. Наш неулыбающийся, строгий учитель истории Матуров Загир Сахипович был настоящим фанатом, когда дело касалось краеведческого музея. По крупицам заставлял нас собирать материал, радовался каждому новому реферату или стенду, и, как доказало время, все это было не напрасно. Бережно сохраненный и дополнительно насыщенный экспонатами музей является теперь гордостью округи. Несколько лет назад я просматривала его архивы и открыла для себя много нового. Помимо организации сельскохозяйственных работ в отдельно взятом хозяйстве, Муса Джалиль активно помогал району в печатном деле, добился для типографии приобретения станков «Американка», что намного облегчило труд наборщиков, участвовал в издании газеты «Сталинец», которая при нем была переименована в «Коммунист». Что касается уборочной страды, то она впервые была завершена в сроки и именно благодаря тому методу организации полевых работ, над которым словом и делом бился Джалиль. Кузьмич был искренне рад небывалому успеху, и это настроение отразилось в стихотворении «Солнце и директор». В те годы поэзия Джалиля несла большое гражданственное, социальное значение.

Когда я в теории познавала премудрости журналистики в Казанском университете, вместе с бойцами поискового отряда «Снежный десант» мне посчастливилось идти по следам Джалиля-журналиста, затерявшихся в Волховских болотах Новгородчины. Именно там, где мужественно сражалась и погибла почти вся 2-ая Ударная армия, Джалиль был ее бойцом, а так как еще перед войной он был уже известным татарским поэтом, председателем Союза писателей Татарии, ему было поручено публикациями статей и стихов в газете «Отвага», зажигательным и профессиональным словом поддерживать солдатский дух, формировать высоко-моральную атмосферу на фронте. Как известно, 2-я Ударная глубоко вклинилась в немецкую оборону, отвлекла на себя большие силы фашистских войск и в течение зимы и весны 1942 года вела упорные бои с противником, нанoся ему крупные потери. Ценой жизни многих тысяч солдат Волховского фронта эта задача была выполнена, наступление фашистов на Ленинград отложено и уже не возобновлялось. С этих мест тяжелораненный Джалиль попал в плен.

Я помню как встречал нас своим молчанием и настороженностью болотистый лес. Почему-то даже птицы не решались там голосить. Почти сорок лет одиночества превратили этот лес в музей истории войны под открытым небом. Брошенная военная техника, орудия и оружия, незахороненные останки солдат... Сначала мы ставили только одну цель: определить место редакции «Отвага», в которой работал Джалиль. Оно и было найдено вместе с вескими атрибутами: сейф с невосcтанавливаемой трухой газет внутри и печатная машинка, которые мы доставили затем в Национальный музей Татарии вместе с другими экспонатами. Тяжелый сейф студенты отделения журналистики КГУ выносили на руках до ближайшей станции полторы суток. Помню, как мы везли его до Казани в поездах с тремя пересадками, как на одном из отрезков путей, при резком торможении поезда, ржавый тяжелый ящик грохнулся с третьей полки. Аккурат, за секунду до этого, одна из членов группы сидела внизу и зашнуровывала свои кеды. К счастью, сейф покорежил только пол купе. А интерес к военному журналистскому периоду Джалиля перерос затем для каждого мирного бойца «Снежного десанта» в исполнение долга перед историей: мы возвращались и возвращались в эти леса, разрастаясь по численности и географии вузов, чтобы находить останки солдат и хоронить их, чтобы через найденные медальоны восстанавливать имена. Военная журналистика Джалиля стала символическим поводом для того, чтобы останки его боевых товарищей наконец-то были преданы земле.

Исследователи утверждают, что находясь в плену, Джалиль написал более сотни стихов и одну поэму, большинство из них переписав в три тетрадочки. На родину вернулись две. Но сколько бы ни было создано, даже часть из его творчества является свидетельством потрясающей человеческой силы и патриотической страстности. Его подвиг стал символом несгибаемой воли, искренней любви к своему народу. Имя поэта известно теперь далеко за пределами одной страны. Впервые же о Джалиле, как о поэте-герое, на западе заговорили после публикации книги «Советские литераторы» французского писателя Луи Арагон и статьи писателя Константина Симонова в бельгийской газете Les aube («Рассвет»). Десять лет спустя после возвращения второй моабитской тетради через Бельгию, Симонову удалось разыскать того человека, который был ее спасителем и хранителем. Патриота антифашистского Движения Сопротивления звали Андре Тиммерман. Он долго болел после возвращения из фашисткой тюрьмы, лежал в госпиталях и не мог добраться до посольства. Когда ему показалось, что рукопись у него уже залежалась, а он все еще не в состоянии лично выполнить просьбу друга по Моабитской тюрьме, то уговорил своего знакомого съездить в Брюссель и отдать эту ценность в русское посольство. Через некоторое время друг сообщил, что поручение его осторожно и благополучно выполнено. Так как Тиммерман в виду своей скромности и застенчивости не передал никаких сведений о себе вместе с этим блокнотом, то как раз и понадобились те годы поисков, которые привели затем писателя Симонова в Тирлемоне. 

Сейчас город отошел от своего французского названия и называется Тинен, ибо расположен во фламандской зоне страны, где общение идет на нидерландском языке. Я несколько раз встречалась с супругой покойного Тиммермана – мадам Фоглен, или точнее, по-фламандски, меврау Фоглен. В 70-80-е годы про эту семью много писала местная пресса, рассказывала о том, какой вклад внес бельгиец Тиммерман в дело восстановления справедливости истории, сохранения поэтического наследия Джалиля, правда, сам бывший военнопленный всегда повторял, что никакой особой заслуги у него нет, он просто выполнял просьбу друга. По подшивкам советских газет и журналов хранящихся в семье, которые писали о чете Тиммерман, на мой взгляд, можно спокойно изучать историю периодической печати СССР, настолько их много по количеству и разнообразию. Мари-Жан Фоглен, так звучит полное имя меврау, показывала мне фотографии: ее муж – человек высокого роста, с худыми чертами лица, четко выделенным угловатым подбородком, внимательными глазами, доброй улыбкой, она сама – статная и стройная красавица. Свою прямую осанку, развернутые плечи, живое лицо и искрящиеся глаза это высокая сухощавая женщина сохранила до последних дней. В дни нашего знакомства она перешагнула порог своего 80-летия, жила одна, детей у четы Тиммерман не было. Она редко выходила на улицу, ибо перенесла несколько операций на ноги, но ее часто навещала сестра Тиммермана, тоже уже пожилая меврау. И тогда они вдвоем предавались воспоминаниям об одном и том же человеке – муже и брате. Да и вся сама комната рассказывает о нем: планшет на стене с орденами и медалями на бархате, его пейзажи маслом в вычурных рамках, а в рамочке за стеклом – стихи Джалиля арабской вязью, посвященные другу Андре, или огромный красавец-корабль, собранный Тиммерманом из мелких деревянных деталей на шкафу, в другом большом антикварном шкафу – сувениры из Советского Союза. Особенно выделяются 15 фарфоровых куколок в разнообразных национальных одеждах по количеству социалистических республик. Но мой взгляд фиксируется на бордовом калфаке. Спрашиваю хозяйку - знает ли она, что это за предмет? Конечно, это же головной убор татарских женщин, который она получила от казанцев. И тут я признаюсь, что татарка по национальности и родом оттуда, где вышивали этот калфак. 

Чета Тиммерман получала несколько приглашений в Советский Союз, и в одну из них они побывали в Казани. Эта была поездка в честь 60-летия со дня рождения поэта-героя, которая длилась две недели и оставила самые яркие воспоминания. Те три дня, что посвящались столице нашей республики, были очень насыщены встречами, посещением памятных мест, связанных с именем Джалиля, официальными мероприятиями. Они были приглашены на телестудию, и после передачи их узнавали на улице. «Люди останавливались и дружески улыбались нам, приветливо здоровались как со знакомыми», – рассказывала меврау Фоглен. Она читает стихи Джалиля, переведенные на нидерландский и французский языки, пересматривает афишки из тех театров, в которых они были с мужем, среди них, естественно, оперы Назиба Жиганова «Алтынчеч» (либретто Джалиля) и «Джалиль», в которой, как известно, имеется герой, который был прототипом ее мужа. Мы рассматриваем вместе фотографии актеров и меврау снисходительно улыбается: «Конечно, актер совершенно не был похожим на моего Андре». «Но это не важно, – заключает она. – Важно, что историю и правду про этого чудесного человека рассказывают везде и разными художественными, литературными средствами, важно, что память о нем хранится в народе».