Монумент «Скорбящая мать» молодого скульптора Дениса Стритовича стоит в мемориальном комплексе «Жестяная Горка» в Новгородской области. Его стела «Погибшим советским военнопленным» – в Вене (Австрия), а памятник первому главнокомандующему РВСН Митрофану Неделину – в подмосковном Одинцово. Скульптор рассказал «Русскому миру» о создании образов героев Великой Отечественной войны.

– Кроме «Скорбящей матери»  среди ваших работ - памятник «Военным врачам и медицинским сёстрам» в подмосковных Химках, памятник Советскому солдату на «Самбекских высотах» под Ростовом-на-Дону, «Аллея Героев Советского Союза – уроженцев Чечни» в Грозном, памятник детям войны в Архангельске. Почему ваша тема – война?

– С детства лепил солдатиков. Это была как игра – нравилось. И быстро понял, кем хочу стать. Ясное дело, что помогли родители. Мой отец, художник Анатолий Стритович, родом из Новгородской области, начинал работать с известным режиссёром Анатолием Васильевым. Потом отец переехал в Уфу, служил в театрах Башкирии. Мама, Марина Григорьевна, тоже художник. Ну, и у меня пошло-поехало. Я благодарен своим родителям. Они мне подсказали, как определиться в жизни: сначала поступил в Московское художественное училище прикладного искусства, потом в Московскую государственную художественно-промышленную академию имени С. Г. Строганова. Так и получилось, что выбор у меня из семьи, а солдатики – мой детский выбор, который рос, рос и вырос вместе с солдатиками.

– Почему, на ваш взгляд, самыми известными становятся именно работы о войне?

– Все эти работы о жизни, о том, как выстоять, как остаться человеком в нечеловечески трудных условиях. Тот же памятник детям войны в Архангельске, его образ – пирс, по которому идут дети – мальчик, юнга Северного флота, и девочка, которая везёт сани с рыбой. Мальчики воевали, девочки, голодные, работали за взрослых. Тащить по бездорожью мешок рыбы мужику-то тяжело. А тут ребенок везёт не домой, а чтобы сдать на фронт. Взамен дети получали… два килограмма сайки.

Как это передать в камне? Тут важно: попал или не попал. И в мысль, и в её восприятие людьми. Если не попал, то это бесконечные ошибки. Чтобы попасть, слушал воспоминания, «обозы» воспоминаний, потом показывал ветеранам лепку. Чтобы не делать ошибок, снова слушал…

А то, что вектор интереса людей опять развернулся в сторону Великой Отечественной войны, это нормально. Многие памятники – как память: от времени начали стираться и разрушаться. Делать их, как раньше, не получится: другие люди родились. Иначе чувствуют. И то, что памятники воссоздаются, это и есть обновляемая память без лишних слов.

Меняется и угол зрения памяти – воевали не только солдаты, все – женщины, старики, дети – все в тылу работали фронт, на победу. Это достойно памяти.

Так по кусочкам и складывается историческая память, у меня – через лепку. И для меня нет разницы: солдат, врач, ребёнок, мать, главное – вылепить образ человека пластически точно и художественно честно, без лакировки.

– Но вот ваша модель памятника «Город трудовой доблести» не привязана ни к конкретной местности-климату, ни к городу. Почему?

– Не совсем так. Эскиз стелы «Города трудовой доблести» мной обдуманно разрабатывался без привязки к конкретной территории, чтобы как символ он встал в любом месте. Как образ памяти. Её облако. Это принцип, видение, в этом идея, но она и в том, чтобы стела легко была адаптирована под конкретный город с его историей и архитектурными особенностями.

В России двадцать один «Город трудовой доблести». Нашей мастерской разработано уже двадцать вариантов стел. Когда город выбирает какую-то из них, начинается работа по конкретной привязке к местности. И тут – простор для творчества. В каждом городе проводится подготовительная работа. Все творческие решения определяются в сотрудничестве с администрациями, с учётом мнения местных жителей, рекомендациями архитекторов, историков, краеведов.

Так, через экспертизу, родились образы стел: Челябинск – «Танкоград», Ульяновск – патронные заводы, Сибирь – топливо, Екатеринбург – вагоны, Ижевск – «Калашников», Саратов и Самара – хлеб, а все вместе – победители. Города трудовой доблести. И работа над образами стел продолжается.

Это нормально, когда кому-то что-то не нравится, кто-то хочет сделать ещё лучше, а то и довести до перфекционизма. Куда же без этого?

– Негласно многие скульпторы знаком качества или признания считают шанс поставить свою работу в Москве, Санкт-Петербурге... – В Москве поставить свою работу не всем удаётся. У меня в Москве стоят несколько работ. Среди них трудно давались памятники первому и последнему царям династии Романовых – Михаилу Фёдоровичу и Николаю Второму. Искал связь со временем, с нами. Понял, что грамотнее увязать героя с местом. Как, кстати, и памятник хирургу Валерию Шумакову, тоже в Москве. Но необязательно большой город даёт большую идею. Мне вот очень дорог – и творчески, и по тому, как я выложился, – памятник святому преподобному Елисею Лавришевскому в Лавришевском монастыре в Беларуси.

Монастырь ещё и поискать надо. Он стоит в Новогрудской и Лидской епархии Белорусской православной церкви, самый ранний по времени основания из действующих мужских монастырей в Беларуси. Ставили там, где проповедовал святой, – близ деревни Гнесичи, вокруг леса, далековато не то что до города Гродно, до районного центра. Но место атмосферное – Неман как лента течёт, леса успокаивают, «пряничные» домики вокруг…

– Правда, что художника «делает» место, где он родился?

– Корни у меня в Беларуси, учился в Москве, это тоже рождение, а родился в Уфе. С Уфой у меня связано многое. Все мои родные там, я каждый год приезжаю на малую родину. Это всегда событие. Я и дочку в Уфу везу, и всю московскую родню. Это заменяет отпуск. В Уфе я всё ощущаю на уровне фраз, диалектов, кухни. Это банально, но тем не менее как раз эти вещи и цепляют душу. И я рад, что меня туда зовут работать.

Первыми были бюст просветителю, священнику, автору первого эрзянского букваря Авксентию Юртову и памятник Герою Советского Союза Минигали Шаймуратову. Они оба для меня стали учителями истории.

Да любая из тем, за которую берёшься, требует понимания. Вот памятник кураисту в Башкирии… Мне друг показывал и рассказывал про этот удивительный инструмент (курай – башкирская и татарская длинная флейта – ред.). Я долго слушал, как он по-разному звучит. Кураист – это глыба. Когда он играет, у него меняется осанка, выражение лица. В скульптуре куча нюансов связаны с движением. Так ловишь характер, чтобы его передать. Для этого необязательно в этом месте родиться, но через быт – еду, разговоры, привычки, особенно если они усвоены «кожей» с детства, – легче поймать нечто, что сделает работу не банальной.

– Всё же позвольте банальный вопрос - какую из своих работ вы считаете лучшей?

– Каждую. Особенно, когда над ней мучаешься, думаешь, лепишь. Когда проходит время, остываешь. «По холодному» приходит оценка. Иногда ею ни с кем делиться не охота. Охота переделать. Бывает и такое. Но … любви к той работе, как к близким, это не убавляет.

– Есть работа мечты?

– Та, которую делаю в конкретное время. Вот из последних… создание памятника человеку, который основал кавалерийскую школу в Российской империи. С разными людьми долго говорил об этом. Пришли к выводу: больше всего для русской кавалерии сделал маршал Будённый. Он был не только красным генералом, он – полный Георгиевский кавалер царской армии, офицер-кавалерист, который учился в императорской школе в Петергофе. И у меня появилась идея слепить Будённого с усами, но только в царской форме… Невероятно? А это факт. Это как возвращать людей из небытия…

Справка

Город трудовой доблести – почётное звание, установленное законом от 1 марта 2020 года «в целях увековечения подвига тружеников тыла во время Великой Отечественной войны 1941 – 1945 годов». 21 город страны удостоен звания «Город трудовой доблести» – Екатеринбург, Боровичи, Иваново, Ижевск, Иркутск, Казань, Магнитогорск, Нижний Новгород, Нижний Тагил, Новокузнецк, Новосибирск, Омск, Пермь, Самара, Саратов, Тверь, Томск, Ульяновск, Уфа, Челябинск, Ярославль.