65 лет назад в СССР началась планомерная работа по возвращению на родину советских граждан, в результате войны оказавшихся в Германии и оккупированных ею странах. В определённом смысле история послевоенной репатриации – это один из важнейших сюжетов, до сих пор влияющий на понимание и трактовку взаимоотношений человека и родины на всём пространстве Русского мира. Впрочем, здесь можно говорить не только об истории, но и о связанных с нею мифах, поскольку долгие годы по разным, прежде всего идеологическим, причинам репатриация оставалась одним из белых пятен в отечественной историографии. И даже в наши дни, несмотря на появление основанных на документах публикаций, репатриация зачастую воспринимается исключительно как последовательность насильственных, «репрессивных» действий советских властей (а также правительств ряда западных стран, о чём ниже). Сам же процесс репатриации изображается как нечто среднее между депортациями репрессированных народов и массовыми «посадками» 30-х гг.

Причиной мифологизации стало не столько сознательное искажение фактов либо тенденциозное их толкование в угоду политической конъюнктуре или господствующим в обществе умонастроениям, сколько отсутствие достаточного количества объективной информации, особенно документальных материалов. Так, многие авторы (в массе своей публицисты), обратившиеся к этой теме ещё на рубеже 80–90-х гг. прошлого века, когда писать про репатриацию наконец-то стало возможно, опирались главным образом на «лагерную прозу» (А. Солженицына, В. Шаламова и других) и на сочинения зарубежных авторов, в том числе эмигрантов, к тому времени опубликованные в нашей стране.

Очевидно, что обе группы «источников» не могут считаться объективными документальными свидетельствами. И бывшие заключённые ГУЛАГа, и мемуаристы-эмигранты пишут главным образом о пережитом либо переносят на бумагу услышанное от других. Кроме того, эти сочинения по вполне объяснимым причинам отличаются значительной тенденциозностью. Тем не менее и сейчас они нередко воспринимаются едва ли не как истина в последней инстанции. К примеру, рассказ Варлама Шаламова «Последний бой майора Пугачёва» послужил основой для одноимённого художественного фильма, снятого компанией «НТВ-кино» в 2005 году, т. е. к 60-летию Победы, и неофициально рекомендованного к просмотру учащимся средних школ.

Как известно, в рассказе идёт речь о попытке побега из колымского лагеря группы бывших военных во главе с майором Пугачёвым, побывавших в немецком плену и получивших срок по надуманному обвинению в шпионаже. К настоящему времени документально установлено, что прототипом «безвинно» осуждённого майора Пугачёва стал бывший каратель Иван Тонконогов, осуждённый за убийства и пытки советских людей на временно оккупированной территории. Что касается военнопленных вообще, то они в массе своей попадали не из одного лагеря в другой (из немецкого в советский), но после непродолжительной проверки направлялись в действующую армию, в народное хозяйство и даже в войска НКВД, что подтверждается имеющимися в архивах документами. Тем не менее образ майора Пугачёва, т. е. военнослужащего, честно исполнявшего свой долг и попавшего в ГУЛАГ только лишь из-за нахождения в немецком плену, продолжает жить своей жизнью в художественной литературе, публицистике и теперь уже в кинематографе, несмотря на хорошо известные и никем пока не опровергнутые факты.

Первые научные публикации, касающиеся репатриации, появились несколько позже публицистических произведений, что характерно практически для всех ранее запретных тем. Всех историков, обращавшихся к данному сюжету, можно условно разделить на «государственников», в целом одобряющих действия советского правительства как обусловленные реальной экономической и политической необходимостью (А. Шевяков, И. Пыхалов), и «правозащитников», концентрирующих внимание на юридических и гуманитарных аспектах проблемы (П. Полян). Их точка зрения, как несложно заметить, во многом совпадает с мнением части западных и эмигрантских исследователей (Н. Бетелл, Н. Толстой), трактующих тотальную обязательную репатриацию советских граждан как гуманитарное преступление не только советского, но и западных правительств, отказавшихся предоставить политическое убежище людям,  не желавшим возвращаться в СССР.

При этом исследователи, стоящие на «правозащитных» позициях, нередко упускают из вида, а скорее, сознательно не принимают в расчёт многие вполне очевидные обстоятельства. Как известно, соглашение между СССР, США и Великобританией об обязательной репатриации перемещённых лиц было достигнуто на встрече лидеров трёх держав в Ялте в феврале 1945 года. Тогда, в конце войны, необходимость содействовать возвращению домой всех, кто в годы войны оказался на чужбине, считалась чем-то само собой разумеющимся. Соответственно, и необходимость репатриации также не подвергалась сомнению. Считалось, что от репатриации будут уклоняться лишь те, кто запятнал себя сотрудничеством с врагом. А отношение к коллаборационистам и властей, и общественного мнения в странах антигитлеровской коалиции было резко отрицательным. Любая помощь и даже снисхождение к власовцам, квислинговцам, петеновцам и иным предателям едва ли не приравнивались к сотрудничеству с противником. Так что правительства западных стран, традиционно сильно зависящие от общественного мнения, в то время – на завершающем этапе войны и сразу после её окончания – попросту не могли поступить иначе.

Разумеется, Запад не желал нести никакой юридической ответственности за укрывательство у себя бывших карателей и иных коллаборационистов. Этим в том числе можно объяснить выдачу тех, кто, согласно букве достигнутых соглашений, репатриации не подлежал – «старых» эмигрантов и т. н. «западников», т. е. уроженцев областей, до начала Второй мировой не входивших в состав СССР, служивших в добровольческих формированиях Вермахта и СС.

Отношение к советским перемещённым лицам, стремившимся остаться на Западе, стало меняться лишь позже, с началом Холодной войны, когда бывшие противники стали постепенно превращаться в «союзников в борьбе с коммунизмом». Но и тогда западные страны просто физически не могли принять всех потенциальных невозвращенцев. По мнению некоторых исследователей, в частности В. Н. Земскова, примерно полмиллиона человек, составивших костяк второй эмиграции, это тот максимум, который реально мог адаптироваться в западном мире. Подтверждением тому может служить пребывание в лагерях для перемещённых лиц в Германии, Австрии и других европейских государствах так и не сумевших устроиться в новых странах тысяч бывших советских граждан, а также отказ принять их у себя со стороны правительств даже тех стран, где имелись все возможности для расселения эмигрантов (Канада, Австралия, Аргентина, Бразилия).

Впрочем, масштабы «невозвращенческих» настроений среди советских перемещённых лиц не стоит преувеличивать. По мнению В. Н. Земскова, если бы репатриация была сугубо добровольной, то количество оставшихся на Западе вряд ли превысило бы миллион человек. В реальности, как уже говорилось, их численность была в два раза меньше. Среди не желавших возвращаться в СССР большинство составляли жители Прибалтики, а также Западной Украины и Западной Белоруссии. «Восточники», т. е. жители СССР в границах до 17 сентября 1939 г., наоборот, в массе своей стремились вернуться домой. В целом же, по мнению Земскова, основывающего свои выводы на данных опросных листов и объяснительных записок самих репатриантов, донесениях осведомителей НКВД в лагерях репатриантов и на многочисленных воспоминаниях, среди советских перемещённых лиц (и «восточников», и «западников») «твёрдых возвращенцев» было не менее 70 %, невозвращенцев – около 5 %, остальные 25 % составляли колеблющиеся, т. е. те, кто в принципе хотел вернуться домой, но опасался репрессий. Эти цифры нередко ставились под сомнение, но даже прямые оппоненты В. Н. Земскова, в частности К.В. Болдырев, признают, что доля согласных на репатриацию без какого-либо принуждения составила бы от 60 до 75 %, при этом оставшиеся 25–40 % нельзя причислить к бывшим коллаборантам и иным убеждённым невозвращенцам.

Советское правительство, хотя и стремилось к поголовному возвращению всех своих граждан, не ставило перед собой цель ни убедить массы перемещённых лиц в необходимости вернуться на Родину, ни тем более «переловить» всех тех, кто оказался в Европе, чтобы затем поместить их снова за колючую проволоку. Такой задачи просто объективно не существовало. Как уже говорилось, большая часть бывших советских военнопленных, остарбайтеров, заключённых концлагерей сама стремились вернуться в СССР. Советскому правительству необходимо было организовать сбор, учёт перемещённых лиц, рассеянных практически по всей Европе, включая и нейтральные страны, их проверку (в том числе для того, чтобы выявить преступников) и последующую транспортировку этих людей в СССР.
Задача была без преувеличения титанической: к концу войны за пределами Советского Союза находилось примерно 5 млн человек. Из них 1,7 млн составляли бывшие военнопленные, остальные – бывшие восточные рабочие и беженцы, добровольно ушедшие вместе с отступающими немцами или же принудительно ими эвакуированные. Более 3 млн человек находилось на территориях, контролируемых союзниками, и, соответственно, менее 2 млн – в районах, занятых Красной Армией.

Столь масштабная и сложная, прежде всего технически, задача решалась, естественно, на государственном уровне. 24 августа 1944 г. было принято постановление Государственного комитета обороны «Об организации приёма возвращающихся на родину советских граждан, насильно уведённых немцами, а также по разным причинам оказавшихся за пограничной линией между СССР и Польшей», а двумя днями позже – постановление СНК СССР «О советских военнопленных и насильно уведённых немцами советских гражданах, находящихся на территории Италии и Франции».

4 октября того же года уполномоченным Совнаркома (позже Совмина) СССР по делам репатриации был назначен генерал-полковник Филипп Иванович Голиков. 6 октября было принято постановление о порядке деятельности уполномоченного. 23 октября было образовано Управление уполномоченного по делам репатриации. Представители управления направлялись в действующую армию, точнее, в создаваемые фронтовые и армейские сборно-пересыльные пункты. Кроме СПП, на освобождённых территориях создавались проверочно-фильтрационные пункты и лагеря НКВД. В задачи персонала данных пунктов и лагерей входили сбор, учёт, первичная проверка и отправка на родину перемещённых лиц. Изначально срок проверки и, соответственно, нахождения в лагерях репатриируемых был определён в 10-15 дней. Но он практически никогда не выдерживался, в том числе из-за большого скопления людей, и в среднем пребывание в проверочно-фильтрационных лагерях и сборно-пересыльных пунктах растягивалось на 1-2 месяца.

Организация пересыльных пунктов и лагерей диктовалась не только необходимостью проверки. Их нужно было снабжать продуктами, одеждой, предметами первой необходимости – все репатриируемые с момента попадания в пересыльный лагерь или на сборный пункт и до прибытия на место жительства получали довольствие по нормам, установленным для личного состава тыловых частей Советской армии, им оказывалась необходимая медицинская помощь. Очевидно, что сделать это можно было только централизованно. Нужно было предотвратить и бесконтрольное перемещение по Европе огромных масс людей, а также пресечь грабежи, стычки репатриируемых с местными жителями и прочие эксцессы. Короче говоря, «лагерный», т. е. централизованный, характер репатриации был объективной необходимостью. Кстати, точно так же поступали и западные союзники, развернувшие в своих зонах оккупации множество лагерей для перемещённых лиц.

Что касается хода репатриации, то он детально описан многими авторами, в частности упомянутыми выше П. Поляном, В. Земсковым, А. Шевяковым и др. Пересказывать сейчас их работы нет никакого смысла. Отметим лишь, что подавляющее большинство перемещённых лиц – 4 199 448 чел., из них 2 660 013 гражданских и 1 539 475 военнопленных – возвратилось в СССР уже к 1 марта 1946 г. В следующие годы количество репатриируемых резко пошло на убыль. В 1947–1952 гг. в страну вернулось немногим более 50 тысяч человек. Так что период массовой репатриации фактически завершился в первые полгода после окончания войны. Однако «волнующая эпопея обретения Родины миллионами людей, насильственно лишённых её чужеземными завоевателями», как назвал репатриацию в одной из своих статей В. Н. Земсков, на этом отнюдь не закончилась.

Продолжение следует…