80-летие Фазиля Искандера, пожалуй, грустный юбилей человека, пережившего эпоху, в которой было возможно его творчество и общественный резонанс вокруг его произведений. Впрочем, и самого Искандера можно считать уникальным феноменом русской литературы и общества, сложившегося на пространстве бывшего СССР во второй половине XX века. Как только страна и общество начали распадаться на составные части, в дальнейшем объединившиеся в какие-то новые конгломераты, такому же распаду подвергся и феномен абхазского писателя, пишущего по-русски и ставшего кумиром российской интеллигенции.

Разумеется, Фазилю Искандеру в день его рождения были посвящены обязательные сюжеты в новостных блоках. В них можно было увидеть очень пожилого человека, сидящего за красивым письменным столом, очевидно, испытывающего сложности со здоровьем, но сохраняющего ясный ум. Он по-прежнему старается размышлять о человеке и человечестве или о назначении юмора в человеческой жизни, впрочем, скорее всего, потому, что из года в год, когда в СМИ вдруг вспоминают о Фазиле Искандере, ему задают вопросы о человеке, человечестве и юморе. К этому привыкли. Все помнят, что он об этом писал, и за это его любили. Точнее, любят до сих пор. Во многом как воспоминание о тех  по-своему прекрасных временах, когда его ответы на вопросы действительно резонировали с собственными кухонными размышлениями (размышления на кухне – сейчас это звучит почти так же смешно, как размышления в уборной). Может быть, они даже задавали им новую высоту. В том, что эти высоты оказались такими же «зияющими», как и все остальные, меньше всего вины Искандера. Просто как-то так получалось, что любое стремление к движению, пусть и мысленному, в позднесоветское время приводило к неутешительному открытию, что двигаться некуда – впереди пустота или чужие, неведомые земли.     

Впрочем, это открытие пришло далеко не сразу. До этого был большой успех и заслуженное признание. Собственно, сама биография Фазиля Искандера – реализация счастливых и несчастливых возможностей, создаваемых советской эпохой. Он родился в 1929 году в Абхазии, одной из самых ярких и пёстрых в национальном отношении кавказских республик. Мать – абхазка. Отец, наполовину перс, в 1930-е годы был выслан в Иран, просто на всякий случай, по соображениям государственной безопасности. Два дяди Фазиля Искандера были репрессированы и скончались в заключении. Если верить воспоминаниям и биографическим рассказам писателя, большое влияние на него в детские годы оказал дед – простой крестьянин, проживавший в деревне. Обаяние абхазской деревни и традиционного склада ума её жителей, в котором практически отсутствует грань между мудростью и простодушием, стало постоянным мотивом в творчестве Искандера. Тем не менее это совершенно не делало его «этнографическим» национальным писателем, каких в СССР было много и чьими произведениями (как правило, в переводах) были завалены все советские книжные магазины, в которых достать Фазиля Искандера было редкой, почти невозможной удачей.

Объяснение этому не сводится лишь к тому, что Искандер в отличие от многих «национальных» писателей писал на русском языке. Писать на русском тоже можно по-разному и о разном. Важным было то, что сам Фазиль Искандер писал свою прозу (о его ранней поэзии говорить сложно), скорее, чувствуя себя русским писателем, и не локализовал своё творчество в рамках какой-то одной национальной традиции. В одном из автобиографических произведений он упоминает о том, что отказался поступать в Литературный институт после того, как член приёмной комиссии, критически осмотрев соискателя, обещал посмотреть, «есть ли квота на его нацию». Даже если допустить, что всё могло быть немного не так, это даёт вполне яркое представление о том, как видел Фазиль Искандер свои взаимоотношения с русской культурой с одной стороны и национальным происхождением с другой. Ещё стоит обратить внимание и на то, что это очень советская история с её национальной политикой, квотами для разных наций в институтах – гласными и положительными для одних, негласными и отрицательными для других – и, наконец, возможностью получить хорошее бесплатное образование для парня, приехавшего откуда-то издалека. После окончания Библиотечного института (Фазиль Искандер позже иронизировал над тем, что после его переименования в Институт культуры туда резко вырос конкурс) он работал в различных газетах, писал и публиковал стихи. Однако общее признание к нему пришло после публикации прозаического произведения «Созвездие Козлотура», которое во многом и определило дальнейшее направление его творчества.

Своим «Козлотуром» Искандер занял особую нишу доброй и умной иронической повести с некоторой национальной спецификой, в которой, впрочем, национальный колорит часто служил вуалью, слегка скрывающей социальную сатиру. В такой этнографической «упаковке» подобные вольности могли пройти цензорский контроль. Это было не вполне объяснимой особенностью советской цензуры, что во многом определило и направление повестей Фазиля Искандера, его популярность и то место, которое он занял в литературе тех лет.

Прославившая Фазиля Искандера эпопея «Сандро из Чегема» стала, пожалуй, эталоном подобного жанра. Преломление истории страны в истории одной деревни и её старого жителя – приём, сам по себе не столь оригинальный и в русской, и в мировой литературе. Но, видимо, в чтении чего-то подобного действительно нуждалось городское население советской страны во второй половине ХХ века (в подавляющем большинстве своём, кстати, вышедшее из деревни). Присматривание к истории повседневности и вообще к каким-то патриархальным началам, выжившим после ломки XX века, – яркий признак тех консервативных тенденций, которые возобладали в советском обществе в застойный период. Фазиль Искандер сумел почувствовать это как никто другой.

Не слишком скрываемый скепсис в отношении государства, неприятие тоталитарной власти и конкретно сталинского периода советской истории, несколько наивный и обаятельный гуманизм, а также повествование о колоритной, не похожей на повседневную городскую действительность жизни в кавказской деревне – всё это не могло не сделать Фазиля Искандера кумиром советской интеллигенции, поскольку во многом удовлетворяло тому, чего, как казалось, не хватало в советской жизни эпохи застоя.

Именно это, пожалуй, определило то, что звёздный час Фазиля Искандера пришёлся на эпоху перестройки, когда многим казалось, что жизнь можно переделать по любимым книгам. В этот период появляются «Кролики и удавы», а также печатается прежде исключаемая из «Сандро из Чегема» глава «Пиры Валтасара, или Ночь со Сталиным», вскоре экранизированная Юрием Карой, а также ряд других повестей, в частности «Стоянка человека», в которой тема репрессий и лагерей становится если не доминирующей, то весьма заметной. Одновременно, впрочем, рассказ Искандера «Бармен Авлур» становится основой для популярнейшего в советском прокате другого фильма Юрия Кары «Воры в законе», одного из первых с симпатией рассказавшего о лидерах советского криминального мира. Эти два поднятых на экран вместе с перестройкой сюжета из творчества Фазиля Искандера также, видимо, отражают состояние умов тех лет. Можно, однако, сказать и то, что криминал (а равным образом интерес к криминалу) сыграл не самую малую роль в общественно-политических преобразованиях конца 1980-х – начала 1990-х. Может быть, не меньшую, чем критика сталинизма и сделанные на её основе актуальные практические выводы. Едва ли Фазиль Искандер сам уделял сюжетам о криминальном мире столь же большое значение, сколь рассуждениям о бесчеловечности сталинского режима. Скорее, он писал об этом просто как об интересном для простого читателя явлении. Тем не менее то, что эти сюжеты нашли место в его творчестве, говорит об определённом чутье.

Впрочем, перестройка закончилась. С нею «закончился» и Советский Союз и тот особый мир, который был создан советской системой. Как оказалось, вместе с ним закончилась и эпоха Фазиля Искандера. Возможно потому, что составляющие его творческого мира и питавшие его вдохновение сюжеты начали просто исчезать из повседневной жизни. Фазиль Искандер пытался сориентироваться в этом, схватиться то за одно, то за другое как за твёрдую опору, однако большинство этих попыток было обречено на неудачу. В первые постсоветские годы неприятие сталинизма сделало Фазиля Искандера последовательным сторонником Ельцина и поддерживающего его в те годы «демократического лагеря». Более того, он виделся неким «моральным авторитетом», который своим выбором уже оправдывает происходящие преобразования. Его нередко показывали по телевидению, главным образом для того, чтобы Фазиль Абдулович с экрана произнёс рассуждения о зле коммунизма. Правда, общая логика преобразований привела к тому, что его родная Абхазия из грузинской советской провинции превратилась в очаг войны под лозунгом национального освобождения. И здесь Фазиль Искандер, никогда не забывавший о своих абхазских корнях, сделал свой маленький, но твёрдый выбор. Впрочем, в те годы сюжеты абхазской войны и противостояния с Грузией просто не были в России столь актуальны, как в нынешнее время, поэтому его позиция просто мало кого интересовала.

Впрочем, антикоммунизм перестал быть особо актуальной и волнующей темой довольно быстро. Жизнь двинулась отнюдь не в сторону всеобщей гуманизации, страна распалась, на малой родине шла война, да и вообще, она оказалась в специфически подвешенном состоянии. Бывшая советская интеллигенция растеряла своё влияние. Булат Окуджава, с которым Фазиль Искандер всегда был дружен, остался кумиром для весьма узкой общественной группы, – группы, которая сама по себе вместе с культом Окуджавы становится предметом злых и не всегда глупых насмешек. Фазиль Искандер, как правило, был ограждён от подобного отношения, возможно, потому что с некоторых пор перестал мелькать по телевидению, выступать с какими-либо комментариями и заявлениями и вообще в большей степени ассоциироваться с прошлым – теми книгами, которые писались и читались много лет назад.

На некоторое время его вывели из тени августовские события на Кавказе. Фазиль Искандер оказался в числе писателей и общественных деятелей, подписавших осуждающее Грузию письмо  фонда «Мир Кавказа». Это, главным образом, вызвало бурю в тех интеллигентских кругах, которые привыкли считать, что друг Окуджавы никогда не сможет поддержать военные предприятия российского государства и войну России с соседней страной. Многие посчитали, что он должен поставить подпись под письмом солидарности с грузинским народом, которое написала интеллигенция Петербурга.

Впрочем, это был лишь очередной показатель того, что именно СССР и создавал то пространство, в котором взгляды Фазиля Искандера были близки всем, а творчество вызывало всеобщий интерес. Ответы на те вопросы, которые появились благодаря распаду этого пространства, требовали участия совсем другой стороны мировоззрения писателя, которая прежде оставалась незадействованной. После августовской войны появился целый ряд интервью Фазиля Абдуловича, в которых тот говорил о том, что Абхазия вошла в Россию отнюдь не вместе с Грузией, а грузины угнетали абхазскую культуру. Сложно сказать, насколько это соответствовало действительности. Вполне возможно, что абхазская культура угнеталась грузинской, а Георгиевский трактат на Абхазию не распространялся. Тем не менее в прежние годы эти аргументы, характерные для националистических споров всех кавказских народов, просто не были настолько интересны Фазилю Искандеру, чтобы писать или говорить о них. Но времена поменялись, а вместе с ними и уровень обсуждения любых тем.

Фазиль Искандер был и остаётся отражением всей сложности и противоречивости советского общества, притом что отнюдь не был апологетом советской власти. Именно этой сложности сейчас, возможно, нам всем и не хватает. Впрочем, красота и обаятельность того мира, который умел он изобразить, даёт надежды на то, что когда-нибудь он послужит ориентиром для чьих-то поступков в мире нынешнем. В конце концов, литература создаётся в том числе и для этого.