Большинству Владимир (Зеев) Жаботинский известен как идеолог сионизма и создатель Еврейского легиона в годы Первой мировой войны. Для большинства жителей Израиля, где чтут его память, Жаботинский – выдающийся политик и общественный деятель, однако русскоязычные израильтяне знают его и с другой стороны – как талантливого писателя и публициста, до конца жизни писавшего на русском – своём родном языке. С переизданием его книг в последние годы немало поклонников литературного таланта Владимира Жаботинского появилось также в России и на Украине.

На лекции, посвящённой памяти Владимира Жаботинского, один русскоязычный израильский журналист назвал его «самой блистательной фигурой в истории сионизма». Так это или нет, судить не берусь. Однако одно несомненно: среди отцов-основателей сионизма Владимир Жаботинский пользуется на «русской улице» наибольшей популярностью.

Разумеется, Жаботинский не забыт и коренными израильтянами. Почти в каждом городе есть улица Жаботинского, специальный институт занимается увековечиванием его памяти и наследия, правящая партия «Ликуд» считает его своим духовным наставником… Однако русская популярность Жаботинского – другая.

Израильтяне знают почти исключительно Жаботинского-политика. Его литературное наследие им практически не известно: не только многие фельетоны, но и один из двух главных романов, «Пятеро» (о судьбе ассимилированной еврейской семьи в дореволюционной Одессе), а также документальная повесть «Слово о полку» (о создании Еврейского легиона), даже не переведены на иврит. Для русскоязычных израильтян всё обстоит несколько иначе. Конечно, многим понятны и даже близки политические идеи Жаботинского, например, его антисоциализм или требование проводить в отношении арабов политику «Железной стены», т.е. вести себя исключительно с позиции силы. Однако круг почитателей Жаботинского не ограничивается сторонниками правого лагеря. Для многих из них Жаботинский, прежде всего, не политик, не идеолог, но блестящий публицист и талантливый литератор; один из тех авторов, кто, по меткому выражению Михаила Хейфеца, «живы как творцы после смерти, статьи его страстно перечитываются и через десятилетия после ухода автора из жизни, литературы, политики».

Вполне понятно, с чем связана эта разница в восприятии. Пламенный сионист и поборник возрождения иврита, Жаботинский до конца своих дней предпочитал писать на русском. По-русски написаны его лучшие фельетоны, большинство стихов, наконец, вся художественная проза. Литературный талант Жаботинского ещё до революции высоко оценили Корней Чуковский и Максим Горький. «Думаю, даже враги его должны признать, что все его поступки были бескорыстны, что он всегда был светел душой и что он был грандиозно талантлив», – так писал о нём Корней Чуковский. В 1930 году, когда русская эмиграция отмечала 50-летие Жаботинского, Михаил Осоргин написал в парижском журнале «Рассвет»: «В русской литературе и публицистике очень много талантливых евреев, живущих – и пламенно живущих – только российскими интересами. При моём полном к ним уважении, я всё-таки большой процент пламенных связал бы верёвочкой и отдал бы вам в обмен на одного холодно-любезного к нам Жаботинского».

Не удивительно, что как только книги Жаботинского были переизданы сначала в Израиле, а затем в России и на Украине, у писателя вновь оказалось немало литературных поклонников. С интересом к Жаботинскому-литератору связан начатый в 2007 году совместный проект израильского Института Жаботинского и московского культурно-просветительский центра «Ковчег» – издание десятитомного собрания сочинений писателя. Во второй том, вышедший в этом году, вошли ранние статьи и фельетоны Жаботинского, написанные ещё до того, как их автор увлёкся сионизмом. В следующие тома должны войти пьесы «Кровь» и «Ладно» о жизни студенчества, поэма «Бедная Шарлотта», посвящённая убийце Марата Шарлотте Конде, стихи, переводы, вышедший уже в эмиграции в Париже сборник эссе «Правда об острове Тристан да Рунья» – словом, множество текстов, написанных на протяжении полувека и не имеющих решительно никакого отношения к политике или идеологии.

Поборник прав национальных меньшинств и культурной самобытности, Жаботинский говорил о важности родного (национального) языка для полноценного творчества: «Я вспомнил, что Шевченко писал что-то такое и по-русски. Литераторы из газеты “Киевлянин” ставят ему это в великую заслугу и стыдят теперешних мазепинцев: видите, он не то, что вы, он “не чуждался общерусского языка”! Допустим: но за то странным образом “общерусский” язык чуждался украинского поэта, и не склеилось у него ничего путного на этом языке… Нужна вся наша наивность, неопытность, социальная необразованность, чтобы так делать большие глаза и недоумевать, зачем это нормальному человеку, при полном уме и здравой памяти, непременно упираться и настаивать на том, что говорится “свiт”, а не “свет”».

И тем не менее для самого Жаботинского русский был отдушиной – иначе как объяснить, что до последних дней он, проповедник возрождения иврита, продолжал писать по-русски? Возможно, причиной тому была политическая деятельность Жаботинского, имевшего множество противников и внутри, и вне сионистского движения, которая протекала, по его собственному признанию, «в атмосфере, где все на меня злятся и все меня терпеть не могут». Но всё можно объяснить и проще, ведь его родным был именно русский, поэтому никакого несоответствия «идей» и «практики» тут нет. Конрад, Набоков, Бродский весьма убедительно продемонстрировали, что можно творить и на чужом языке. Сам Жаботинский прекрасно владел семью или восьмью языками, на каждом из них мог писать и выступать. Однако настоящее творчество для него было возможно только на родном языке, которым, несмотря на идеологию, оставался русский.

 Евгений Левин