Переводчики часто в своей работе просто  подгоняют русские тексты под нормы и формы, существующие в испанском языке, в результате чего теряются самые колоритные краски, наносится непоправимый ущерб музыке слова, что в ситуации с певучим русским языком особенно заметно. «Переводы получаются безупречными с точки зрения законов испанского языка, но они абсолютно лишены звучности, занимающей важное место в русских литературных шедеврах», – говорит переводчик. 

Я познакомилась с Омаром на его встрече со студентами Южного федерального университета в Ростове-на-Дону. Он рассказывал о том, как, по его мнению, необходимо работать с русским текстом, чтобы наиболее точно передать все его оттенки и чувства, вложенные автором. Но меня поразили не техника или приемы перевода, а та любовь, с которой Омар говорил о русском языке, о русских писателях. Любовь к чужой, казалось бы, для него культуре, чужому языку и, по сути, к чужому миру.  Но именно эта любовь побуждает его всякий раз браться за очередной перевод и, склонившись над текстами наших классиков, изучая не только язык, но и историю, культуру, религию нашего народа, стараться передать до мельчайших тонкостей не только содержание произведения, но и настроение, и замысел русского писателя. 

И кто бы мог подумать, что именно Ф. М. Достоевский поможет однажды аргентинскому писателю вернуть то важное, что было когда-то утеряно, казалось, надолго… 

– Русский язык меня привлёк как раз через русскую литературу. У меня была мечта – читать произведения своих любимых писателей на их родном языке. Ещё я люблю русскую оперу и русские романсы, сам занимался пением и хотел выучить и русский репертуар. Потом мне предложили (точнее, заставили) переводить русские книги. 

– Понимаете, когда издатель дал мне такое задание,  я с ужасом взялся за это дело. Мне, конечно же, этого страстно хотелось, но я боялся дурного результата, боялся испортить произведение. Надеюсь, что в итоге опасения мои не сбылись, но я до сих пор страдаю, когда перевожу русскую литературу. Всякий раз в процессе работы у меня складывается такое ощущение, что русские слова и выражения ничем нельзя заменить! Это ведь настоящая музыка!

– Всему виной – подруга моей юности. Она занималась русским языком и обучала меня кириллице, чтобы «водить со мной тайную переписку». Мы переписывались на испанском, но под маской кириллицы. Некоторое время спустя, когда я переехал в столицу Аргентины Буэнос-Айрес, я и сам начал заниматься в русской школе. Обучение шло очень быстро, так как я подружился с русскими эмигрантами и, как говорится, хочешь не хочешь, должен был говорить и помогать им с переводом. Это были по большей части музыканты и специалисты по камерному русскому пению. Они-то и влюбили меня в русский романс, исполнением которого с их подачи я тоже начал заниматься. Так я стал переводить для своих друзей песни на стихи А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Алексея Толстого и другие. 

– О! Фёдор Михайлович Достоевский – это целый мир, огромный и неистощимый. Мне кажется, что я его так хорошо чувствую! Как он близок моим понятиям о человеке, о чувствах! Более того, думаю, что и аргентинцы узнают себя во многих персонажах  его книг: в их импульсивности, максимализме, в готовности доводить свои решения до конца и отвечать за них телом и душой. Он одновременно трогает и забавляет меня, как никакой другой писатель. Читаю его тексты, и они кажутся мне поэмой, мелодией, что-то сильное, как ток, протекает через его прозу, и оторваться от этого нельзя.

– Да, когда я переводил «Преступление и наказание», и особенно впоследствии, когда я взялся за Карамазовых, я столкнулся с отрывками из Библии. Тогда-то  мне и пришлось вернуться к Библии на испанском языке, чтобы чётко представлять определённое место, образ, выражение, и в переводе подражать стилю нашего библейского языка. Так вот, перечитывая эти священные отрывки, я вдруг начал задумываться о том, что рассудок далеко не всё решает, то есть постепенно я стал возвращаться к своей католической вере, что продолжается и до сих пор. 

– Дело в том, что я никогда не переставал верить, но в определённый период жизни я как-то охладел к вере и даже ненавидел её. Потом вернулся к Богу, а потом постепенно и к церкви. 

– Достоевский очень сильно повлиял на меня, да. Конечно, чтобы понимать Достоевского необходимо понимать и православный мир. И я благодарен Фёдору Михайловичу  за то, что он помогает мне с этим. 

– Подтолкнуло то, что есть в христианской религии призыв к общинной жизни, жизни не эгоистичной, не одинокой, а «братской», что там даются неповторимые примеры любви, жертвенности, мудрости. И вот как раз у него, у Достоевского,  как ни у кого другого это чётко и сильно выражено!

– У нас ближе всего к Достоевскому, наверное, Роберто Арльт, наш аргентинский писатель и журналист. Но близок он Достоевскому не по духовности, нет, а скорее, по тематике и настроению, а больше и не знаю даже, кого назвать. 

– Их много: Рахманинова, Мусоргского, Чайковского – всех не перечислить. Я пел, например, «Забыть так скоро», «Нет, только тот», «Средь шумного бала», «Песни и пляски смерти», «Вчера мы встретились».

– Первым русским произведением, которое я перевёл, было «Преступление и наказание».  Вы знаете, тот период, когда я над ним работал, стал незабываемым. Я чувствовал, что открывал сокровищницу, что теперь  я мог видеть то, что доступно немногим. Да, для вас, россиян,  русский язык – родной, но для нас это что-то тайное, невозможное, сокровенное. 

– Во-первых, это все те, которых я переводил, а ещё А. П. Платонов, С. Есенин,  Н. Гоголь, М. Ю. Лермонтов, Л. Н. Андреев, Б. Л. Пастернак и другие.

– Первый раз я приехал в Россию в 2005 г. Помню, что у меня было такое ощущение, будто я знакомился с уже знакомым. Первые русские берёзки меня встретили сразу при выезде из Шереметева. Самое сильное впечатление – это «огромность» всего – и дома, и расстояния, и памятники, и метро…Но знаете, Ульяна, вы, возможно, не поверите, но это была «моя» Россия! Моя Москва! Мой Питер!

Источник: little-oriole.livejournal.com