– Я оказалась во Франции в 2000 году – приехала сюда работать в агентстве, которое занималось разработкой брендов и дизайном в рекламе. Я была совершенно очарована Францией в целом и Парижем в частности. Сейчас я понимаю, что это было, в общем, довольно наивное чувство, потому что я влюбилась прежде всего в язык и в эту совершенно невероятную взвесь истории, культуры, искусства, которой в Париже, как и во всех древних европейских городах, пропитан каждый камень. 

Позднее, когда Париж стал частью моей личной и семейной жизни, я увидела другое: тот же самый бред бюрократии, другое отношение к обучению, к образованию в целом и к школе в частности, другие социальные ценности и табу, чем те, что я знала в России. На журналистику я не возлагала никаких надежд, потому что те журналы, с которыми я сотрудничала в России, были уже обеспечены  французскими собкорами, да и меня уже больше интересовали другие проекты. Из журналистских навыков мне до сих пор помогает, наверное, умение найти нужный телефон и не бояться задавать вопросы. Но ведь тут не имеет значения, Франция или не Франция. 

– Вы знаете, вопрос замечательный, но чтобы ответить на него, мне не нужны прилагательные «русский» и «французский». Потому что не в них смысл. А смысл будет вот в чём: приходилось ли вам, как человеку, сталкиваться с бюрократией? Потому что чиновничьи системы не относятся ни к какой стране, ни к какой национальности. Мне иногда кажется,  они все объединены между собой, как будто чиновники все заканчивали одну высшую школу, они ведут себя одинаково, они живут в Бюрократии. Это такая особая страна, в которой нам никогда не получить гражданства. Заходя в кабинет, мы все автоматически становимся иммигрантами, которым надо всегда что-то доказывать и бороться за свои права. Кафка про это гораздо раньше и гораздо лучше меня рассказал.

– Помню до сих пор это непередаваемое чувство, с которым я поняла, что делиться знаниями нужно именно вот так: захватывающе интересно, с уважением к ученику, с презрением к запутанным и тупым формулам, со стремлением к прозрачной пушкинской сложности. Мне кажется, преподавание, как и перевод текста, начинается с потребности поделиться тем, что любишь. Мне просто хотелось поделиться с кем-то своим восхищением:  вот как прекрасен этот язык, вот как написан тот или иной учебник, как написана та или иная книга. Это случилось, когда мне было 22 года, – я стала преподавать русский иностранцам.

– Вопрос, прежде всего, в том, не на каком языке, а что дети любят читать. Дети, на скольких бы языках они ни говорили, любят читать хорошие – то есть остроумные, весёлые, необычные и увлекательные книги. Ну и есть ещё у каждого конкретного ребёнка плюс-минус две-три области, в которых лежат его личные интересы: допустим, бабочки, дельфины и самолёты. Значит, если мы хотим, чтобы дети читали по-русски, у нас должен быть достаточный запас таких книг на русском языке. И не только книг, сначала это могут быть не книги, а фильмы или мультфильмы, комиксы – ничего страшного в этом нет. У меня к Конан Дойлу, Памеле Трэверс, Жюлю Верну и Александру Дюма дети пришли через фильмы. Вот так и можно прививать интерес: увлекая персонажами, поощряя различные хобби, предлагая всё, что есть под рукой: кино, театр, видео, аудиокниги. Сеять щедро, зная, что всходы, возможно, появятся только через 10-15 лет, но зная твёрдо, что непременно что-нибудь прорастёт. 

– Я, кажется, участвую только в живых и неформальных событиях русской культуры. Например, в  магазине русской книги Librairie du Globe замечательные литературные чаепития проходят, я часто туда захожу. Максим Жедилягин собирает прекрасных людей,  и вместе они воплощают в жизнь всякие замечательные идеи: празднование Масленицы на Сене, например, с музыкальными экспромтами, выпечкой блинов и общением на родном языке. 

Вообще это здорово, когда соотечественники собираются и общаются между собой между делом, просто во время обеда: деловые русские обеды на La Defense я считаю ещё одной отличной традицией, которую все русскоязычные люди в Париже (кстати, и голландцы, и немцы, и французы туда с удовольствием приходят поговорить по-русски), я надеюсь, будут поддерживать и развивать. Ещё, мне кажется, людей всегда будет восхищать русское искусство, литература, музыка, балет – нет у этой красоты никаких преград, и, может быть, именно этой красотой, по Достоевскому, спасётся мир. 

– Да, если поддаться обаянию рыночной экономики, мы многие профессии можем отнести к сфере обслуживания, правда? Учитель обслуживает ученика, няня обслуживает ребёнка, журналист обслуживает читателя. Но ученик всё-таки вряд ли будет относиться к учителю как к продавцу жвачки, так же как и ребёнок, скорее всего, просто полюбит хорошую няню и будет ненавидеть плохую, а про читателей и писателей я уж вообще молчу. 

Да, я чувствовала во время уроков интерес и уважение, но вот именно ваш вопрос заставил меня вспомнить, что у меня никогда не было задачи их получить и удерживать относительно своей персоны. Я прежде всего думала о предмете. И если хотела что удерживать, то только внимание – но это  психологическая задача другого плана. Мне, понимаете, предмет было жалко «не донести», хороший предмет как-то не так преподать, разочаровать ученика. И были у меня чудесные ученики, да. Поэтому проблем с дисциплиной не было. С детьми, конечно, надо находить какие-то новые ходы, чтоб удерживать внимание, но даже там ласка, интерес к человеку, не только к безликому «ученику», к его заботам и чаяниям,  – это всё действительно творит чудеса.

– У меня был только опыт частного преподавания, а там насчёт запросов и спроса сложно обобщать. Я могу лишь сказать, что очень часто языки с репетитором здесь, во Франции, учат просто потому, что язык нравится, а не потому, что он будет сейчас или в дальнейшем нужен по работе, в карьере, и так далее – похоже, европейцы по ментальности своей более настроены на здоровый индивидуализм. И, конечно, в отдельную категорию можно вынести уроки русского «по семейным обстоятельствам»:  если один из супругов из России, то в семье, я замечала, русский язык стараются сделать родным для всех членов семьи.

– Это воспоминания, которые заперты в старом пианино. Знаете, раньше у старых пианино был ключик, на который учитель запирал инструмент от ученика, чтоб тот на перемене не баловался. И много чего, оказывается, может быть заперто так на ключ: первые уроки музыки, первые разочарования, первая любовь. И называться книга будет «Ключ от пианино».