Год литературы прошел, литература осталась.  Вот только с чем? Про  «с кем?», все ясно – с народом. Он пусть меньше, чем хотелось бы и не всегда то, что следовало бы, но почитывает, навык не потерян. И не про приходящих в литературу речь, пусть приходят. И не важно, что не ждут (а разве когда-то ждали?!). Речь о непреходящих, классиках, о тех, кто, обретя дату смерти, наречены бессмертными.  «Они любить умеют только мертвых», может быть потому, что почившие ничего больше не напишут? Но любят то, как и при жизни, по ранжиру. Диалог из «Доживем до понедельника» актуальности не потерял «- Никто не обязан помнить всех второстепенных авторов. /— А его уже перевели./— Куда?/— Перевели в первостепенные. Вы не слышали?».  Как и в случае с орденом за заслуги перед Отечеством, у почивших словно бы есть свои степени и чины. Но «чины людьми даются, а люди могут обмануться», - писал один поэт и дипломат. Бесспорно первостепенный.  Но был и другой, его современник, тоже поэт и тоже дипломат, но, как оказалось, из второго эшелона -  Федор Тютчев. Памятник первому украшает Чистопрудный бульвар, Москву, Россию. Если в тексте между упомянутыми местами можно поставить запятую, которая только пунктуационно разделит, но смыслово объединит объекты, не вдаваясь в масштабность карты или личности, то на законодательном уровне такие вольности неуместны. Тут у объектов культурного наследия строгий пьедестал – уровни федеральный, региональный, местный. Вместо «Шапки» Владимира Войновича, теперь важно что стоит в «шапке» документа от учреждения культуры, какого оно уровня. Булгаковское «история рассудит» пока оборачивается тем, что судят ни « -веды», ни даже читатели, но  чиновники. Они-то, движимые, как порой кажется, собственными литературными вкусами, и решают кому быть великим, а кому всего-навсего выдающимся.  Но, как в случае с двумя вышеназванными поэтами-дипломатами руководствуются, кажется, не только стихами. 

Тютчев двадцать с лишним лет в России не жил, уезжал и возвращался вновь, писал то: «Хоть я и не привык жить в России, но думаю, что невозможно быть более привязанным к своей стране, нежели я, более постоянно озабоченный тем, что до нее относится. И я заранее радуюсь тому, что снова окажусь там», то:  «Я не без грусти расстался с этим гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, чтобы вернуться в эту многообещающую в будущем грязь милой родины». Милая родина, живя по принципу «никто не забыт, ничто не забыто» включила своего блудного сына в списки обязательных для прочтения книг РАН, в школьную программу. С высоких трибун федерального значения слетало тютчевское  «Умом Россию не понять…», но общим аршином отмерено ему место областное. Область не литературная, не дипломатическая  - Брянская.  Дескать, где родился, там и пригодился. 

В Москве в скверике в Армянском переулке висит доска, сообщающая, что «в этом доме провел детство и юность Ф.И. Тютчев» и стоит бюст поэта. В баварской столице Мюнхене тоже висит доска, указующая, где и в какие годы  «работал выдающийся российский поэт и дипломат». Вот и опять «выдающийся», но если от центра  старого города, где жил  и работал поэт, совершить прогулку к Английскому парку, то никак не миновать дивный тенистый сад  с петляющими дорожками и потайными скамейками среди раскидистых деревьев.   Здесь смолкает шум города и звучит тишина. Это Сад поэтов.  Здесь можно встретить Конфуция, Шопена  и двух друзей - Гейне и Тютчева, одетых в камень. Вот такое соседство, которое только в начале кажется странным. Дело в том, что в Германии не задают сакраментальных вопросов: «А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?», и если отстраниться от формуляров и ярлыков, задающих «кто есть кто», то  в тронутой ветром листве можно услышать  и поэзию нотного стана, и кисточки, скользящей по дощечке из расщепленного бамбука, и пера, выводящего рифмы по бумаге. Памятник Гейне вторит романтике его строк – муза любовных песен Эрато в гроте ждет своего Поэта, что усладит ее лирными строками, выбитыми рядом на камне. А неподалеку, не нарушая тишины уединения, стоит на постаменте, глядя задумчиво и угрюмо, тот, кто «служил России в Мюнхене как дипломат, а человечеству как поэт и философ». Именно такая фраза выбита на пьедестале памятника Тютчеву.  В Германии на двух языках толкуют о службе человечеству, да  и у нас не возражают, село Брянской области Овстуг – человечества часть. 

Здесь в Овстуге расположен мемориальный историко-литературный музей – заповедник Тютчева. На федеральной земле - объект областного значения. Ну, землю у нас всегда ценили больше людей, что ж удивляться?!  Это место рождения поэта и возрождения. Сегодня усадьба ослепляет великолепием и множеством оттенков зелени (не хуже, чем Сад поэтов), –   хотя все так, как вроде бы и должно быть, но нельзя не принять во внимание трудную историю этого места и подвиг, полный не меньшего героизма, чем военный,  людей, которые возродили имение Тютчевых. После революции почти все постройки, помнящие поэта, были разобраны на кирпичи для строящегося административного здания, да и просто для хозяйства. В Великую Отечественную местную церковь взорвали, сады  и парк усадьбы извели под корень, что можно было разграбить – разграбили.  После – уже не немецко-фашистские, а свои в бывших аллеях парка  пасли скот и разводили свиней. Все изменил обычный сельский учитель Владимир Гамолин, мечтатель, про таких одни говорят – чудак-человек, другие – праведник. Учитель по кирпичикам и осколкам собрал то, чем сегодня гордится Брянщина, и, не боясь выйти за границы субъекта РФ, вся русская земля. Он начал с того, что хорошо знал: со школы, той самой, что построила  для сельских ребят еще дочь Тютчева. Здание школы уцелело, в одной из ее комнат был организован маленький музей,  школьники постепенно начали восстанавливать парк, высаживая деревья и кустарники. В 70-е на территории усадьбы установили памятник поэту, в 80-е из контура фундамента воскресло здание усадебного дома, за ним ограды, пруд с лебедями, которые и по сей день хозяевами разгуливают по парку. Именно Гамолин  первым учредил ежегодные тютчевские праздники поэзии; это уже потом появились пушкинские и другие литературные дни. В местном краеведческом музее отдельная комната посвящена этому удивительному человеку, - так красиво закольцевалась его жизнь: от музея до музея. Гамолин тоже был поэтом  и поистине общественным деятелем, помнящим, что «культура» по-гречески «возделывание» не только собственной души, но мира вокруг. За пределами Овстуга об этом иногда забывают. А здесь про кропотливейший процесс восстановления и реконструкции вдохновенно рассказывают местные экскурсоводы, не заученно,  с душой. Вообще, весь небольшой коллектив музея-усадьбы из  тех, кого, как и Гамолина, можно назвать подвижниками. Нет здесь случайных людей и каждый «не одну играет роль»: усадебные вечера, концерты, авторские экскурсии, конкурсы и фестивали. Все на чистом энтузиазме, и более с Божьей, чем с государственной помощью. Горько, но усадьба Тютчева возродилась не для жизни, а для выживания. Большой вклад в восстановление местной Успенской церкви внесла немецкая компания «Кнауф»: немцы разрушили, немцы сочли долгом восстановить. Как бы и нам в долгу не оказаться перед усадьбой, которая пусть держится, улыбается, встречая гостей, но все же ветшает. Здесь не прибедняются, ощущаемая нехватка средств из категории благородной бедности. Нынешний директор музея Оксана Шейкина -  хозяйка рачительная, деятельная, креативная, как модно говорить, но на то, чтобы воплотить все светлые мысли, которые витают в этом благословенном месте, нужны банальные дотации, которых не хватает. Не стал пока Овстуг усадьбой-брендом: слышим Михайловское подразумеваем Пушкин, Карабиха – Некрасов, Шахматово – Блок. Подмосковное Мураново чаще упоминается в связи с Тютчевым и носит его имя, но, справедливости ради, поэт там ни разу не был, а Овстуг воспевал и не забывал. Вот и нам нельзя.

Культуру у нас любят. Любят всю без остатка. Без остатка средств на финансирование. Казенное «по остаточному принципу»  - это про нее и может так статься, что культуры останется столько, сколько на нее выделяют. Копеечка в копеечку. Прибавить бы к остатку до достатка,  чтоб не оскудела земля ни умами, ни талантами, ни сердцами. Денег не хватает на живых, каков резон тратить на мертвых? Но так ведь не Тютчеву нужна его усадьба.. Вклад в литературную усадьбу, музей,  театр, любое учреждение культуры – это не вклад в прошлое, не поощрение старины. Это инвестиция. Сколь долгосрочная, столь и долгоиграющая.  Культура – во благо общества, а ее как дороги, фонари, прогноз погоды на завтра все чаще воспринимают как, говоря языком экономистов, «общественное благо», вот и возникает  «эффект безбилетника» - потребители не хотят платить, но потреблять, а отпущенного государством хватает едва. Не надо бы доводить культуру до состояния дорог,  тусклых фонарей и «точности» метеопрогнозов. Будет грустно, если спустя рукава и годы в какой-нибудь литературной усадьбе-заповеднике нашей страны повторится довлатовский диалог  из «Заповедника», где вместо Пушкина будет стоять любое другое имя: «-  Какие  экспонаты  музея  - подлинные? <…> - Здесь все подлинное. Река, холмы,  деревья - сверстники  Пушкина. Его собеседники и друзья. Вся удивительная природа здешних мест...». И кончится тем, что от великой литературы останутся только литеры. Тогда уж, действительно, кончится… А пока не пришла пора искать тень Тютчева в Мюнхене, может, вспомнят в России певшего ее поэта, может быть коллеги-поэты из МИДа обратят внимание на усадьбу достойного дипломата и гражданина, а, может, одну из новых станций Московского метрополитена назовут «Тютчевской» и поезд, и дело, и вереница новых поэтов и читателей  двинутся в Овстугскую обитель?  «Чему бы жизнь нас ни учила,  / Но сердце верит в чудеса».