Повесть «Тарас Бульба» постигла, пожалуй, самая неожиданная и отчасти печальная судьба среди всего литературного наследия Гоголя. Несмотря на то, что книга издавна включена в школьные программы, а несколько выражений из неё плотно вошли в разговорный язык, едва ли мы и сейчас готовы принять «Тараса Бульбу» в целом. Возможно, так происходит именно из-за исторической честности Николая Васильевича Гоголя. Решившись написать эпическую повесть о козацких восстаниях XVII века, он не пытался умалить чьи-то грехи, убрать какие-то неудобные детали и тем более не собирался приписывать героям заведомо не возможные для них взгляды либо побуждения. «Тарас Бульба» – это, прежде всего, попытка передать и объяснить жестокий дух описываемой эпохи. Однако именно поэтому, а точнее, потому что сюжеты, завязывавшиеся в те годы на Украине, до сих пор являются отправной точкой борющихся друг с другом исторических мифов разных народов, понять и принять события «Тараса Бульбы» в той логике, какая предлагается самим произведением, до сих пор оказывается сложно. «Лишние» детали не вписываются в стройные исторические концепции либо противоречат современным этическим и эстетическим представлениям. Иными словами, «Тарас Бульба» оказывается обречённым на трактовку, более или менее близкую к пропаганде. В зависимости от конкретных политических и исторических обстоятельств меняются лишь акценты и подходы в такой пропаганде, иногда совершенно искренней, поскольку, судя по всему, мы так и не можем «переварить» польско-украинскую историю XVII века и воспринимать её просто как «дела давно минувших дней». И фильм Владимира Бортко лишь ещё раз подтверждает такое положение дел.

«Тараса Бульбу» поневоле приходится ставить в один ряд с другими фильмами, снятыми в последнее время в России на историческую или псевдоисторическую тему. И здесь, конечно, нужно признать, что картина Владимира Бортко – это не топорная агитпроповская поделка вроде «1612» или «Александр. Невская битва». Видимо, в этом заслуга режиссёра, хотя, разумеется, сыграла свою роль и литературная мощь первоисточника. В конце концов, одни из наиболее успешных картин Бортко – фильм «Собачье сердце» и сериал «Идиот» – были построены на точном следовании за текстом Булгакова и Достоевского при удачном выборе актёрского состава. И, безусловно, лучшее, что есть в нынешнем фильме также основано на прекрасном гоголевском тексте и хорошей актёрской игре. Однако и то и другое проявляется в фильме в качестве отдельных проблесков, обращающих на себя внимание явлений. В случае с актёрами многое ещё можно объяснить всем понятной ситуацией, когда за неимением гербовой пишут и на простой. Многие из персонажей «Тараса Бульбы» у Гоголя представлены не столько репликами, сколько описаниями и характеристиками, точно передать которые игровыми средствами, показав, например, что Андрий по сравнению с Остапом «имел чувства живее и как-то более развиты», – задача, требующая особого мастерства. Нельзя исключать, что точное следование за гоголевским текстом в этом случае могло компенсировать те или иные несовершенства отдельных актёрских решений, тем более Бортко действительно не раз демонстрировал, как точно он умеет кроить свои фильмы по литературным лекалам. Однако режиссёр сделал другой выбор, и судя по всему, осознанный, учитывая, что Бортко выступил также и автором сценария фильма.

Конечно, принятое решение тоже можно объяснять самыми разнообразными способами. Хотя бы тем, что «Тарас Бульба» в огромной мере построен на ярких и сочных описаниях, а также изобилует историческими реминисценциями – всё это требует специфических кинематографических средств и адекватного перевода на язык кино. А потому вполне вероятно, что подход, удачный для «Собачьего сердца», в данном случае не применим. И то, что на протяжении картины происходящее на экране не один раз служит лишь иллюстрацией для простого закадрового чтения текста повести, возможно, наиболее честный приём: признание, что Гоголь – это, прежде всего, музыка языка. Однако Бортко решил внести сценарные изменения в саму драматургию повести Гоголя. И это уже едва ли можно объяснить какими-то профессиональными тонкостями. Сценарист счёл нужным добавить в сюжет то, что ему, видимо, не хватало у Гоголя, и убрать то, что казалось ненужным. И эти внесённые изменения весьма примечательны и, возможно, заставляют по-новому взглянуть на гоголевский текст.

Если быть кратким, то внесённые Бортко изменения преследуют одну цель: показать поляков абсолютным злом, силой, лишённой какой-либо выразительности, кроме гусарских крыльев за спиной, предводительствуемой картонным дубненским воеводой (к концу фильма координирующим почему-то действия по подавлению козацкого восстания чуть ли не в общепольском масштабе), все реплики которого сводятся главным образом к максимам о том, что украинских «холопов» и «быдло» нужно давить всеми силами, а козаки – это вообще не люди.

То, что для достижения подобного эффекта текст Гоголя пришлось достаточно серьёзно править и резать, пожалуй, может вызвать удивление у всех, кто помнит «Тараса Бульбу» лишь по школьным урокам. Однако странным образом оказывается, что для решения узких пропагандистских задач «Тарас Бульба» просто не годится – именно из-за честной попытки Гоголя представить художественный эскиз истории Украины, вписанной – хоть и не по своей воле – в мир Речи Посполитой XVII века. Известно, что, работая над повестью, Гоголь внимательно изучал исторические источники. Симпатии Гоголя, несомненно, находятся на одной стороне, а многие описания полны романтических преувеличений. Однако сам дух истории, который Гоголь сумел схватить необыкновенно точно, а также общее чувство вкуса позволяют симпатиям оставаться лишь симпатиями, то есть чем-то имеющим отношение к литературе, а не к работе с историей при помощи ножниц и клея. Именно это, видимо, и заставило сценаристов менять гоголевский текст, убирая одно и дописывая другое. Причём менять, исходя из каких-то своих представлений о том, кем и чем должны были быть поляки по отношению к украинцам. Порой это принимает довольно странные и малообъяснимые формы. Например, Бортко зачем-то потребовалось «убивать» жену Тараса Бульбы: посланцы, прибывающие на Сечь, чтобы рассказать о том, что святые церкви теперь на аренде у жидов, а ксендзы ездят таратайках, запряжённых православными христианами, привозят также и завёрнутое в ковёр тело матери Остапа и Андрия и известие, что весь хутор Тараса «разорили ляхи». Наверное, излишне напоминать о том, что ничего подобного в тексте Гоголя нет и что дополнительная драматичность выбора Тараса Бульбы состояла именно в возможности вернуться «глядеть за овцами да за свиньями да бабиться с женой». Разумеется, случиться в те годы могло всякое. Не стоит забывать о том, что именно захват старостой Чаплиньским хутора Богдана Хмельницкого стал первым звеном в цепочке событий, приведших к отложению Украины от Речи Посполитой. Впрочем, тогда нужно помнить и о том, что мысли о подъёме восстания появились у Хмельницкого после безуспешных попыток добиться справедливости через суд и обращений к королю; что дело худо-бедно, но рассматривалось в судах и было предметом юридических разбирательств. И лишь приход к убеждению, что ни суд, ни даже король не служат защитой от своеволия магнатов, заставило Хмельницкого призвать козаков к выступлению. Так или иначе, но известие о том, что хутор «разорили ляхи», скорее всего, должно было бы породить простые вопросы о том, какие конкретно «ляхи» захватили хутор, от чьего имени действовали, было ли у них решение суда и т. п. Однако такие детали при всей их историчности слишком сложны для пропагандистских задач. Поэтому проще представить себе поляков какой-то дикой силой, вроде татар, разъезжающими по Украине и разоряющими хутора.

Впрочем, начало восстания, описываемого в «Тарасе Бульбе», – лишь завязка сюжета повести. Сама же повесть во многом состоит из описания самого восстания и происходящих схваток. Эти описания крайне примечательны, поскольку Гоголь в них сознательно следует канонам рыцарского эпоса. Собственно говоря, отношение к «запорожскому лыцарству» как к хранителям традиций прежних воинских доблестей, чудом уцелевших «на полукочующем углу Европы» в те годы, когда в других её краях странствовал лишь одинокий Дон Кихот на Росинанте, – важный посыл повести Гоголя. Однако законы рыцарского жанра диктуют автору многие правила. Не последнее из них – уважительное отношение к противнику. Собственно, описание Гоголем боевых схваток разбивается на отдельные поединки, в которых с каждой стороны участвуют яркие и храбрые воины, со своим характером и индивидуальными чертами. «Свалил его знатнейший из панов, красивейший и древнего княжеского роду рыцарь. Как стройный тополь носился он на буланом коне своём и много показал боярской богатырской удали… "Вот с кем бы я хотел попобовать силы!" – закричал незаймановский куренной атаман Кукубенко». «Двух уже шляхтичей поднял на копьё Дегтяренко, да напал, наконец, на неподатливого третьего. Увёртлив и крепок был лях, пышной сбруей украшен и пятьдесят одних слуг привёл с собою. Погнул он крепко Дегтяренко, сбил его на землю и, уже замахнувшись на него саблей, кричал: "Нет из вас, собак-козаков, ни одного, кто бы посмел противустать мне"». Разумеется, это описания битв, в которых сходятся враги, однако каждое слово Гоголя даёт понять, что враги эти состоят из плоти и крови, а их схватки возбуждают сейчас не столько ненависть, сколько увлечение духом эпохи.

Ничего этого в фильме нет и в помине. Возможно, фехтовальные сцены – просто не конёк Бортко. Однако, скорее, режиссёр счёл это несущественным. Казаки в фильме бьются просто с массой врагов. Все из них при этом – разумеется, гусары – с крыльями и в посеребренных латах. То есть отборнейшая гвардия, которой на тот момент было едва ли несколько тысяч всадников на всю Польшу. Однако крылья за плечами – узнаваемый элемент. А потому так принято изображать польское войско, когда индивидуальные черты (а тем более реальные исторические детали) не важны вовсе. А зрителям необходимо просто показать: на той стороне - поляки, все они одинаковы. Многие казаки при этом свою индивидуальность сохраняют, однако и это проявляется лишь в последней битве под Дубном, в которой запорожских героев убивают одного за другим и каждый из них в своих предсмертных словах славит Русскую землю. Этот мотив Бортко, видимо, решил выделить среди всех прочих и именно ради него посчитал нужным подправить повесть Гоголя.

Здесь, впрочем, пропаганда вновь наталкивается на реальные исторические обстоятельства, что заставляет вчитаться в Гоголя и опять-таки признать его историческую честность. Каковы бы ни были взгляды самого Гоголя, какие бы выводы сам он не делал из истории Украины XVII века, нигде на протяжении всей повести нет речи о знаке равенства между постоянно упоминаемой Тарасом Бульбой и другими казаками Русской землей и Россией. Именно потому, что Гоголь представлял, в каком значении могло употребляться понятие «Русская земля» в Речи Посполитой XVII века. И это, пожалуй, ещё раз может подтвердить мысль о том, что талантливо написанное произведение Гоголя, несмотря на остроту затрагиваемых тем, само по себе не столь однозначно, как его наиболее распространённые трактовки. Собственно говоря, когда Владимир Бортко позволяет себе в фильме просто следовать за текстом Гоголя, это вылезает наружу как шило из мешка (в данном случае имеется в виду не казак Шило – одичавший д’Артаньян в исполнении Михаила Боярского). Например, в самой первой сцене фильма, когда исполняющий роль Тараса Бульбы Богдан Ступка очень проникновенно произносит монолог о силе русского товарищества – один из важнейших в повести Гоголя, то «аудитория» Бульбы – пёстрое войско запорожцев. Что само по себе заставляет задуматься о том, что речь Тараса обращена прежде всего к товариществу казаков и что само понятие «русский» у запорожцев на тот момент действительно не вполне совпадало с нынешним. Едва ли из этого стоит делать какие-то однозначные выводы. Но именно эта неоднозначность, основанная на исторической правде, и позволяет «Тарасу Бульбе» оставаться значительным литературным произведением, в котором и русский, и украинец, и даже поляк с любыми историческими взглядами может найти для себя что-то важное. Стоит заметить и то, что последнее пророчество Тараса Бульбы о царе, который поднимется из Русской земли и которому покорятся все силы мира, также встроено в крайне символичный финал повести, когда Тарас, уже участник Хмельнитчины, оказывается прижатым к обрыву и казним поляками в виду всего войска. До этого среди всех битв, грабежей и насилия у него не было причины вспоминать о чудо-царе. В каком-то смысле это довольно честно отражает многие обстоятельства воссоединения Левобережной Украины с Россией.

Следует сказать, что в фильме есть одна линия, в которой Бортко максимально точно следует за Гоголем и которая, казалось бы, могла вызывать наибольшие опасения в том, что зрители могут что-то не так понять. Это линия отношений Тараса Бульбы и Янкеля, которую во избежание различных кривотолков убирают из текста Гоголя, включаемого в школьные хрестоматии. Казалось бы, что нескрываемая неприязнь, с которой описан Янкель и другие еврейские персонажи у Гоголя, и откровенный антисемитизм некоторых исторических рассуждений делают данную тему наиболее «взрывоопасной». Однако и здесь точное следование за текстом приводит к настоящей удаче, поскольку Янкель в исполнении Сергея Дрейдена оказывается одним из самых ярких и в каком-то смысле наиболее человечных персонажей фильма (кстати, кажется, единственный из героев второго плана, никого не убивший на протяжении всей повести). Причём всё, что для этого требовалось, – это просто дать талантливому актёру произнести гоголевский текст в диалоге с не менее талантливым Богданом Ступкой. Всё это вновь и вновь заставляет думать о том, что, возможно, лучшее, что можно сделать при экранизации «Тараса Бульбы» – это не искать, что же «на самом деле» хотел сказать или доказать Гоголь, а просто и честно воспроизвести всё, о чём он писал, не упуская никаких деталей и не придумывая собственные. Тогда, возможно, каждый зритель по любую сторону от современных границ, считая описываемую историю своей, сможет сам сделать выводы, о чём эта повесть, и – не исключено – сделать шаг через реальные и мнимые границы.

Впрочем, создатели фильма рассудили иначе. И, пожалуй, наиболее ярко это проявляется в развитии любовной линии повести. Увлёкшая Андрия страсть к дочери воеводы, приведшая его к отречению от козачества и конечной гибели от руки отца, получает в фильме неожиданное развитие. Дочь воеводы беременеет от Андрия, гибнет, разрешаясь от бремени на глазах у нежелающих ей помогать католических монахинь, а воевода едва не зарубает палашом новорожденного младенца, лишь в последний миг опуская клинок. Очевидно, и эти изменения потребовалось внести для того, чтобы показать полную и окончательную чуждость поляков и украинцев – идея, которая кажется Бортко естественной, но которую он не сумел вывести из самой повести Гоголя и вынужден был «подправлять» автора. Кстати, католичество тоже получает в фильме весьма характерную трактовку. Помимо монахинь, отказывающихся помогать дочери воеводы (не уверен, что в реалиях Польши XVII века такие «смелые» монахини могли быть найдены), меняется и сцена встречи Андрия со своей возлюбленной в костеле. Согласно мысли режиссёра и сценариста, Андрий должен был пойти в костёл вместе с Остапом, а некие шляхтичи немедленно спросить их: «Как вы, свиньи, смели в костёл зайти», – после чего устроить драку перед церковными вратами. Стоит отметить, что шляхтичи в те годы ходили на церковную службу с саблями, так что представить в этой ситуации драку на кулаках затруднительно. Впрочем, едва ли стоит реконструировать подобные ситуации, потому что у Гоголя просто написано о том, что семинарист Андрий видел дочку воеводы в костеле, и сам автор не видел никакого вызова в том, что Андрий зашёл в костёл, бродя по Киеву. Разумеется, нет в фильме и той символической сцены католической службы в голодном осаждённом городе, на которую у Гоголя Андрий попадает, выходя из тайного подземного хода с хлебом для своей возлюбленной: «У одного из алтарей, уставленного высокими подсвечниками и свечами, стоял на коленях священник и тихо молился. Около него с обеих сторон стояли также на коленях два молодых клирошанина в лиловых мантиях с белыми кружевными шемизетками сверх их и с кадилами в руках. Он молился о ниспослании чуда: о спасении города, о подкреплении падающего духа, о ниспослании терпения, об удалении искусителя, нашептывающего ропот и малодушный, робкий плач на земные несчастия… Окно с цветными стеклами, бывшее над алтарём, озарилося розовым румянцем утра, и упали от него на пол голубые, жёлтые и других цветов кружки света, осветившие внезапно тёмную церковь. Весь алтарь в своём далёком углублении показался вдруг в сиянии; кадильный дым остановился в воздухе радужно освещённым облаком. Андрий не без изумления глядел из своего тёмного угла на чудо, произведённое светом. В это время величественный рев органа наполнил вдруг всю церковь…»

Всё это, вероятно, виделось лишним для композиции фильма. Зато со всеми подробностями, с какими это только возможно, изображена казнь Остапа в Варшаве, на которой тайно присутствует Тарас Бульба. Сцена на варшавской площади вроде бы показана более или менее близко к тексту Гоголя. Однако сама казнь в «Тарасе Бульбе» описывается лишь в одном предложении: «Не будем смущать читателей картиною адских мук, от которых дыбом поднялись бы их волоса». Далее же следует важное рассуждение: «Они были порождение тогдашнего грубого, свирепого века, когда человек вёл ещё кровавую жизнь одних воинских подвигов и закалился в ней душою, не чуя человечества. Напрасно некоторые, немногие, бывшие исключениями из века, являлись противниками сих ужасных мер. Напрасно король и многие рыцари, просветлённые умом и душой, представляли, что подобная жестокость наказаний может только разжечь мщение козацкой нации. Но власть короля и умных мнений была ничто перед беспорядком и дерзкой волею государственных магнатов, которые своею необдуманностью, непостижимым отсутствием всякой дальновидности, детским самолюбием и ничтожною гордостью превратили сейм в сатиру на правление». Сцена казни в фильме по своей сути входит в полное противоречие духу гоголевского текста. Зрителям, наоборот, со всеми подробностями показывают «адские муки», притом что каждый новый приём палача, согласно замыслу режиссёра, встречает грубое одобрение варшавских обывателей. О том, что у Гоголя ужасный хряск переламываемых палачами костей послышался среди «мёртвой» толпы отдалённым зрителям, в фильме ничто не напоминает. Варшавяки азартными криками одобряют каждую сломанную кость – такие толпы обычно изображались на картинах с сюжетом «Распни Его!». Видимо, гуманизм Гоголя – как раз и есть то, чем в данном случае Бортко решил «не смущать» публику, которая будет смотреть данную сцену.

Впрочем, в «Тарасе Бульбе» у Гоголя описано много действительно страшных сцен. Например, как козаки из отряда Тараса Бульбы сжигали в костелах женщин и, поднимая младенцев на копья, бросали их к ним же в пламя. Парадоксальная сила повести Гоголя заключается именно в том, что он честно показывал, кто и на что был способен в то время. И «жестокость века» для него не менее важна, чем его доблесть, потому что и то и другое – правда. И лишь одно в соединении с другим может объяснить величие и драматичность происходившего в те годы на Украине.

Возможно, что именно внимательное и последовательное чтение Гоголя, следование за логикой его описаний и рассуждений поможет в выработке оценок того, что же происходило на Украине в XVII веке и где здесь могут сойтись взгляды русских, украинцев и поляков. Немаловажно вспомнить, что 10 лет назад на экраны вышел фильм Ежи Гофмана «Огнём и мечом» по роману Сенкевича, который описывает примерно те же события с польской стороны. Главная идея фильма (как отчасти и романа Сенкевича) заключалась в том, что война с козаками стала трагедией для польского государства, а поляки и украинцы – две стороны одной монеты. О России в фильме практически не идёт речи. Лишь в финальных кадрах даётся краткая справка о том, что Екатерина II покончила с польской государственностью и уничтожила Запорожскую Сечь. Насколько близки такие трактовки к истине, каждый может решить исходя из своих убеждений. Однако стоит подчеркнуть, что данный фильм, по крайней мере, не старался вылепить образ врага из соседнего народа при объяснении спорных моментов общей истории. Возможно, что и мы когда-нибудь научимся читать «Тараса Бульбу», не преследуя подобную цель.