Неожиданная смерть Егора Тимуровича Гайдара уже успела всколыхнуть страсти там, где в современной России им отведено место для кипения. В блогах появилось немало записей, наполненных как искренними сожалениями, так и откровенным злорадством, а часто – и удовлетворением от произошедшего. В значительной мере это относится и ко многим посвящённым кончине Гайдара материалам в СМИ, особенно электронных. При том, что необходимые формальности и законы жанра в них, как правило, соблюдены, можно заметить, что у авторов есть личное мнение как о Егоре Гайдаре, так и о том, в связи с чем он войдёт в историю. И мнения эти, как правило, строго противоположны.

Пожалуй, сами оценки и внутренняя убеждённость, с которыми они высказываются, заставляют вспомнить о России начала 1990-х, когда споры о политике были занятием, которому отдавались с присущим каждому человеку пылом, а за самими этими спорами стоял реальный выбор возможностей развития страны – во всяком случае, так казалось спорящим. «Заставляет вспомнить» – действительно подходящее к этому случаю выражение, поскольку сам накал страстей – это воспоминания о чём-то, что было давным-давно, в другую геологическую эпоху. Создаётся впечатление, что страсти пробуждаются вызовом духов прошлого, которые необходимы для соответствующего антуража. Люди помнят, что испытывали к Гайдару очень сильные чувства, но уже не вполне могут объяснить, почему именно. Точнее, их объяснения: «Гайдар развалил державу», «Гайдар обесценил вклады» и иные, кажется, не имеют отношения к нынешним взглядам по вопросам рыночной экономики и государственного строительства. Впрочем, многие из сожалеющих об уходе Гайдара в его оценках обращаются к тяжёлому и бестолковому времени начала 1990-х и тому выбору, который они тогда сделали. Иными словами, «бойцы вспоминают минувшие дни», «дружина пирует у брега». 

Егор Гайдар имел отношение к важнейшим в судьбе нового Российского государства решениям лишь на очень малом отрезке времени – хотя, возможно, на самом критическом. Он осуществлял план по переводу России на рыночный путь развития и устанавливал самые первые «направляющие», по которым должна будет двигаться российская экономика. С конца 1993 года Гайдар не занимал никаких официальных постов. Он возглавлял Институт экономики переходного периода, к рекомендациям которого могли прислушиваться, а могли и не прислушиваться руководители государства. Политическое течение, которое олицетворял Гайдар и сторонники которого помещали его на свои знамёна (в небуквальном, разумеется, смысле), также оказалось постепенно погребено под грузом времени – и если не иссякло, то растворилось где-то в капиллярах российской общественно-политической системы.

В последние годы его деятельность можно было оценивать не по политическим, а скорее, по академическим стандартам. Он выпускал книги и научные статьи, выступал с оценками и прогнозами. И лежавший на нём отсвет истории угадывался, скорее, по памяти. Егор Гайдар ушёл в морозные декабрьские дни – дни, которые, пожалуй, дают больше всего поводов вспоминать о том, что нам досталось в наследство от «и. о. премьера», если извлечь из своих воспоминаний образ России в декабре 1991 года, точнее, общее ощущение грядущей катастрофы и надвигающегося откуда-то мрака, в котором пустые полки магазинов играли далеко не самую важную роль. Многие тогда вспоминали уроки революции, старались представить, как выглядел декабрь 1917 года, и находили много общего. И то, что в январе наступил не 1918-й, а 1992 год, наполненный громадными сложностями, многочисленными драмами, но всё же вызывающий сейчас вполне самостоятельные ассоциации, мало связанные с опытом революционной смуты, в огромной степени заслуга Гайдара, заставляющая, между прочим, задуматься о том, что экономика – это не только движение товаров.

Гайдар так или иначе стоял у истоков того мира, в котором мы сейчас живём. Наши представления о деньгах, обществе, государстве, о том, что со всеми нами может произойти, имеют в своей основе опыт гайдаровских преобразований. И в том, что среди набора возможных горестей и напастей, нет представлений о том, что мы падём «на той единственной гражданской», есть и заслуга Гайдара, поскольку набор возможностей для разных общественных сил в тот период, механизмы отстаивания политических и экономических интересов определялись направлением проводимых им мероприятий.

При этом Гайдар оказался чрезвычайно далёк от образа демиурга или злого гения, который, например, так льстил амбициям Анатолия Чубайса, что тот полностью не избавился от него до сих пор, хотя возглавляет сейчас контору, до которой нет дела большинству населения, а у немногочисленного интересующегося меньшинства её деятельность рождает, скорее, недоумение. Не был похож Гайдар и на серого кардинала. В своих нередких интервью он никогда не старался произвести впечатление, что он играет более значительную роль, чем все знают. Он не стал показательно богатым, не пошёл, например, в банкиры.  Каким-то образом он сумел оказаться вне главных тенденций  того мира, который утвердился в России в том числе благодаря его начальным усилиям, не слился с ним воедино. Это, между прочим, необходимое условие для того, чтобы стать не «героем эпохи», а просто героем.  Персонажем, имеющим собственную важную и противоречивую роль.