От редакции. Статьёй Станислава Кувалдина мы продолжаем дискуссию об оценках итогов Крымской войны, начатую на страницах сайта «Русский мир» материалами Евгения Левина (Горе стране разорённой! К годовщине Крымской войны и Несколько замечаний о Крымской войне) и Михаила Быкова (Не будем себя обманывать).

Вынесенные в заглавие статьи строки – часть достаточно известной эпитафии на общей могиле русских и французских солдат, погибших во время штурма Малахова кургана.

Unis pour la victoire,
Reunis par la mort.
Du soldat-c'est la gloire,
Des braves c'est le sort.

В одном из русских переводов с французского она звучит так:

Сошедшиеся для победы,
Объединены смертью.
В этом – слава солдат
И судьба храбрецов.

Эти стихи появились на деревянном кресте, поставленном французами (хоронившими погибших) на месте братской могилы. В 1872 году эти же строки были вырезаны на каменном памятнике, увенчавшем могилу. Их авторство неизвестно. Собственно говоря, это военная поэзия в чистом виде – строки, сочинённые кем-то из принимавших участие если не в штурме, то, во всяком случае, в боевых действиях в Крыму. Иногда подобных обстоятельств вполне достаточно для того, чтобы поэтическое изречение стало знаменитым. Тем более что эти немного напыщенные строки, кажется, несут в себе и настоящую солдатскую правду: война закончилась, все показали, на что они способны. Считаться и делить трупы уже не надо. Как мне кажется, именно это соображение важно не забывать, обращаясь к теме Крымской войны.

Спор участников дискуссии – Михаила Быкова и Евгения Левина – ведётся вокруг оценок хода и последствий Крымской войны. Это не отвлечённая научная дискуссия, а вполне публицистическое обсуждение событий 155-летней давности. Иными словами, какие-то уроки этой войны представляются важными и сейчас, а разница в оценках – значимый показатель общих мировоззренческих установок.

Главным, что, собственно, и породило дискуссию, стала необходимость показать несправедливость предложенной оценки войны. Эту цель поставил перед собой Михаил Быков – при том, что Евгений Левин в своей заметке исходит из наиболее общепризнанных оценок войны 1854–1855 гг., а равно и объяснения причин, по которым боевые действия складывались именно так, а не иначе.

Несправедливым Михаилу Быкову представляется, прежде всего, вывод о бесславности для России Крымской (Восточной) кампании, – бесславности именно для государства, поскольку героизм защитников Севастополя и таланты руководителей его обороны никогда под сомнение не ставились. Это противопоставление бездарности государственной системы и живой энергии народа и лучших его представителей было краеугольным камнем наиболее распространённых подходов к Крымской войне в русской общественной мысли, которые с некоторым заострением выводов перекочевали в советскую историографию.

О советском периоде говорить не стоит, но попробуем понять, почему такая оценка Крымской войны была популярна в дореволюционной России: результаты войны стали важным толчком к проведению либеральных реформ, которые, казалось бы, сдвинули Россию с мёртвой точки и открыли перед ней новые, ещё недавно представлявшиеся многим невероятными перспективы.

Поскольку эта установка казалась важной для русской интеллигенции, верящей в прогресс и благотворность демократических свобод, угол зрения на Крымскую войну был вполне определённым, с соответствующими последствиями для объективности оценок и выводов.

Впрочем, абсолютная объективность в исторической науке – субстанция вроде светоносного эфира. В большинстве рабочих моделей проще обойтись без неё. И потому интереснее посмотреть, какие возражения и дополнения предлагает Михаил Быков к оценкам, представленным Евгением Левиным.

Разумеется, оба автора в данном случае не писали объёмные исторические исследования, и рамки заметок позволили им сделать лишь отдельные наброски. Однако прямая полемика даёт материал для сравнения. Замечания Михаила Быкова направлены против однозначности оценок о слабости русских вооружённых сил, бездарности руководства, неудачах в полевых сражениях и технической отсталости Российского государства в целом. Факты, на которые он обращает внимание: численность экспедиционного корпуса союзников в Крыму, достаточное количество пресловутых штуцеров (одного из фетишей отечественной историографии о Крымской войне) на вооружении русской армии, стойкость, проявленная ею при Альме, и разгром лёгкой кавалерийской бригады под Балаклавой, – действительно относятся к числу тех, которые многими историками опускаются либо произносятся скороговоркой. Эти факты в ряде случаев позволяют объяснить поведение и мотивы принимаемых решений. Однако по большому счёту они доказывают лишь то, что государственный организм России не был таким прогнившим, как это иногда преподносилось в пропагандистских целях.

Иными словами, в Крымской войне потерпела поражение не абсолютно бездарная и ни к чему не способная система, а вполне крепкий и добротно сделанный механизм управления, который действовал вполне рационально, хотя у него не всё получалось. То есть это не «позор царизма», а неудача империи.

Не берусь судить, какой из подходов наталкивает на более печальные выводы, тем более не стану утверждать, какой из них ближе к истине. Замечу лишь, что если исходить из того, что с Российской империей и русской армией к 1853 году всё было в порядке и нам просто не повезло, поскольку чуть ли не вся Европа вкупе с Турцией вдруг решила навалиться на нас разом и в том преуспела, то, следовательно, надо признать, что беспокоиться и суетиться после войны было не за чем. Надлежало и дальше маршировать прежним порядком, остерегаясь лишь чересчур раздражать могучий Запад. По мнению ряда злопыхателей, такой подход составляет самую суть отношений уже современной России с западным миром.

Важное место в рассуждениях Михаила Быкова составляют оценки результатов полевых сражений Крымской войны. В данном случае полемизировать с ними не вполне уместно, тем более что автор ограничивал себя жанром заметки и изложил лишь самые общие соображения и цифры. Уместно лишь спросить о том, насколько в принципе важно записать в «актив» или «пассив», например, сражение при Альме, исходя из такой категории, как соотношение потерь? Так ли уж важно претендовать на какую-то степень победоносности для русских войск Инкерманского сражения – «солдатской битвы», мясорубки, потерявшей управляемость почти с самого начала и окончившейся ничем? Это не морализаторство, а просто попытка разобраться, что меняет расстановка этих оценочных артиклей? Для чего они важны? Тем более что артикли эти исключительно авторские и речь идёт не более чем о нюансах. Эти оценки не влияют на пересмотр общих итогов как самих сражений, так и войны в целом. Они не прибавляют и не умаляют славы её участников – об этом вообще сложно говорить через 155 лет – а потому больше напоминают желание дописать очки участникам давно законченной партии, когда нет уже ни игроков, ни предмета игры.

Кое-что, впрочем, позволяет пояснить подход Михаила Быкова к Балаклавскому сражению, которое он называет однозначно проигранным союзниками и обращает внимание на «банальную уже историю о гибели цвета британской кавалерии – лёгкой бригады лорда Кардигана». Историю с атакой лёгкой кавалерии действительно можно считать «банальной» в том смысле, что понятие «атака лёгкой кавалерии» стало в английской культуре нарицательным – как метафора красивой, но бессмысленной и неудачной военной затеи (и затеи вообще). Однако как в западной историографии, так и в оценках, встречавшихся в дореволюционной отечественной исторической литературе, эта атака воспринималась как подвиг, как великолепное предприятие, заранее обречённое на неудачу, но тем не менее выполненное блестяще, когда, по известному выражению, «всё потеряно, кроме чести». Балаклавское сражение включало в себя и другой «банальный эпизод» – оборону шотландскими стрелками выстроившихся тонкой цепью позиций перед балаклавским лагерем от атаки русской кавалерии, откуда в английскую культуру вошло выражение «тонкая красная линия». Впрочем, на этом эпизоде у нас особо не принято акцентировать внимание, так как здесь русским войскам добиться успеха не удалось.

Именно внимания к достижениям и доблести противника, участливого рассмотрения подвигов поступков всех участников противостояния, как правило, и не хватает в традиционных отечественных описаниях Крымской войны и любых войн с участием России вообще, притом что в тех же самых описаниях неизменно подчёркивается, что «даже враги отдавали должное храбрости и мужеству русских солдат».

Как кажется, именно при таком подходе – когда враг представляется чем-то вроде бездушной машины, а русские войска по определению стойкими храбрецами, иными словами, когда оценки даются однозначно и автоматически, – особенно важна становится запись в победы как можно большего числа схваток. А насколько важным мотивом при исследовании и выработке отношения к событиям полуторавековой давности может стать подобный «учёт и контроль», судить, очевидно, не мне.