Конец медового месяца, или Начало конца
События 1917 года нередко воспринимаются у нас весьма упрощённо, как своего рода урок о вреде демократии: России дали «полную свободу» – и посмотрите, к чему это привело.
Спора нет, октябрьский переворот и последовавшая за ним Гражданская война в какой-то степени стали следствием слабости и ошибок новой демократической власти, причём отдельные ошибки, например ликвидация полиции, безусловно, стали следствием именно либеральных убеждений. Но вместе с тем подобный подход, как водится, игнорирует важнейшие объективные факторы, направлявшие события именно в то, а не в другое русло, и без учёта которых решительно не возможно понять, почему история «свободной России» окончилась штурмом Зимнего. Между тем существование этих факторов наглядно проявилось уже в первые месяцы после революции, например во время т. н. апрельского кризиса, спровоцированного неудачной нотой министра Милюкова.
Март 1917 года стал своего рода медовым месяцем российской свободы и демократии. Партии «правее КД» фактически самоликвидировались, сторонники «старого режима» либо затаились и ушли в подполье, либо переметнулись на сторону победителей. Так что Временное правительство князя Львова внешне наслаждалось всеобщей поддержкой, простиравшейся от Пуришкевича на правом фланге до «бабушки русской революции» Брешко-Брешковской на левом.
Правда, с первых дней революции реальная власть нового правительства решительно не соответствовала той общественной поддержке, которой оно пользовалось в стране. Ибо бок о бок с князем Львовым и его министрами в столице действовал Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, в руках которого оказалась значительная часть реальной власти, в том числе контроль над многотысячным столичным гарнизоном. Как писал тогдашний военный министр Гучков, «Временное правительство не располагает какой-либо реальной властью, и его распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, как допускает Совет рабочих и солдатских депутатов, который располагает важнейшими элементами реальной власти, так как войска, железные дороги, почта и телеграф в его руках...». Однако лидеры совета не только не собирались свергать Временное правительство, но и в первые недели после отречения Николая избегали открытой конфронтации с ним. Хотя определённая напряжённость существовала всё время, в том числе поскольку «министры-капиталисты» и социалистические партии несколько по-разному смотрели на такой «архиважный» вопрос, как дальнейшее участие в войне.
В IV Думе буржуазная оппозиция, объединившаяся в Прогрессивный блок, критиковала правительство не столько с либеральных, сколько с патриотических позиций – за неспособность успешно вести войну. И это не было демагогией или политиканством – русские либералы действительно считали, что Россия должна выполнить свои союзнические обязательства и довести войну до победного конца, чего бы это ей не стоило. Однако в социалистическом лагере царили несколько иные настроения. Правда, большинство левых партий придерживалось позиций «революционного оборончества», однако даже они не могли не учитывать настроений солдатских и рабочих масс, уставших от войны и мечтавших о скорейшем замирении.
Учитывая эти настроения, 14 марта Петроградский совет выступил с обращением «К народам всего мира». Наряду с призывом к защите завоеваний революции от внешнего врага в манифесте содержался также призыв к решительной борьбе за мир и к противодействию захватнической политике империалистических правительств. Естественно, эта декларация не могла не встревожить союзников. Их послы в Петрограде тотчас потребовали от Временного правительства точного определения своего отношения к выступлению Петросовета.
Первоначально Временное правительство попыталось отреагировать на декларацию Петроградского совета достаточно мягко. 27 марта оно опубликовало заявление, в котором говорилось, что хотя «цель свободной России – не господство над другими народами, не отнятие у них их национального достояния, не насильственный захват чужих территорий», тем не менее правительство собирается продолжать войну «при полном соблюдении обязательств, принятых в отношении наших союзников». Однако лидерам стран Антанты оно показалось излишне двусмысленным и неопределённым, и они потребовали от правительства Львова более конкретных обязательств.
В результате 17 апреля на квартире заболевшего Гучкова состоялось заседание правительства, на котором весь состав кабинета без исключения одобрил текст ноты правительствам стран Антанты, направленной от имени министра иностранных дел Милюкова. В этом документе, в частности, утверждалось, что «проникнутые этим новым духом освобождённой демократии заявления Временного правительства, разумеется, не могут подать ни малейшего повода думать, что совершившийся переворот повлёк за собой ослабление роли России в общей союзной борьбе. Напротив, всенародное стремление довести Первую мировую войну до решительной победы лишь усилилось благодаря сознанию общей ответственности всех и каждого». Передаче ноты предшествовала, говоря современным языком, пиар-акция: 17 апреля в столице состоялась демонстрация раненых и увечных воинов. Сотни инвалидов прошествовали к Таврическому дворцу с лозунгами о «войне до победного конца». Тех, кто не мог идти, везли на грузовиках. Троцкий, ставший свидетелем этого шествия, назвал его «кошмарным».
Публикация милюковской ноты вызвала резкое возмущение в левой печати. Как писала одна из газет, заявление Временного правительства было «издевательством над стремлениями демократии». Исполком Петроградского совета объявил о созыве экстренного пленума для обсуждения сложившейся ситуации. Однако решающую роль сыграла улица: в Петрограде начались вооружённые демонстрации, в которых приняли участие тысячи солдат, вышедших на улицы под лозунгом «Долой Милюкова!». По словам Троцкого, в этих шествиях участвовали 25-30 тысяч солдат петроградского гарнизона. Другие источники называют гораздо большие цифры – до ста тысяч человек.
Правда, лидерам умеренных социалистических партий удалось убедить солдат-демонстрантов уйти с площади перед Мариинским дворцом и даже вернуться в казармы. Однако возбуждение, охватившее город, не стихало, и скоро стало понятно, что необходимы либо решительные военные меры, либо политический компромисс.
Генерал Лавр Корнилов, командовавший петроградским гарнизоном, уверял, что у него достаточно лояльных частей, чтобы навести в городе порядок. Однако большинство министров сомневались, что у правительства есть достаточно сил, а главное, авторитета, чтобы прибегнуть к силовому решению. Как заявил сам премьер Львов, «за последнее время правительство вообще взято под подозрение. Оно не только не находит в демократии поддержки, но встречает там попытки подрыва его авторитета. При таком положении правительство не считает себя вправе нести ответственность». Поэтому в итоге было принято решение пожертвовать министрами, вызвавшими наибольшее озлобление демонстрантов, а заодно резко расширить правительство влево. Милюков и Гучков лишились своих постов, а несколько ключевых министерств оказались в руках социалистов. Министерство земледелия возглавил эсер В. М. Чернов, Министерство труда меньшевик М. И. Скобелев, Министерство почты и телеграфа меньшевик И. Г. Церетели. Трудовик Керенский, бывший до этого министром юстиции, возглавил военное министерство.
По сравнению с последующими кризисами – июньским выступлением большевиков и корниловским мятежом – апрельский кризис закончился для Временного правительства относительно безболезненно. Правда, несколькими ключевыми фигурами пришлось пожертвовать, однако большинство министерских постов, включая премьерский, по-прежнему остались в руках буржуазных партий. И тем не менее именно этот кризис, безусловно, показал обречённость Временного правительства и взятого им курса. И дело тут не в том, что он положил начало бесконечной «министерской чехарде», сделавшей невозможной всякую созидательную работу, и не в том, что наглядно показал всей стране, что правительство весьма условно контролирует ситуацию даже в столице. Просто апрельские события наглядно засвидетельствовали, какая пропасть разделяет страну и её элиту в едва ли не самом важном на тот момент вопросе – о дальнейшем участии в войне.
Лидеры буржуазных партий рассуждали о союзническом долге, государственных интересах и прочих высоких материях. Однако широкие массы, прежде всего солдаты, этих высоких материй не воспринимали и понимали лишь одно – что они устали от войны, ведущейся ради неведомых им целей, и хотят как можно быстрее разойтись по домам. Соответственно, любая партия, выступавшая за продолжения войны, была обречена довольно быстро «остаться при едином эхе», без всякой поддержки в народных массах.
Русские либералы этого понять не смогли. Так же, впрочем, как и лидеры умеренных социалистических партий. И в результате народ «неизбежно» пошёл за большевиками – единственной партией, выдвинувшей лозунг немедленного заключения мира.