Тема «ценностей» вообще и ценностей Русского мира в частности давно занимает меня как юриста. Использование «ценностей» в общественно-политическом дискурсе характерно преизрядной степенью неопределенности. «Мы должны защищать наши ценности», «главное, что у нас есть — это наши ценности», «Россия игнорирует общеевропейские ценности» и т. п. При этом добиться от произносящих эти фразы раскрытия «ценностей» практически невозможно.

Вот, например, первые три главы книги президента США, лауреата Нобелевской премии мира Барака Обамы «Дерзость надежды» называются «Республиканцы и демократы», «Ценности» и «Наша Конституция». Исследуя современные американские «ценности» и основательно запутавшись в ценностях, целях и принципах (например, в русском переводе книги он использует такую фразу: «если мы не желаем платить за эти ценности определенную цену»), Обама решает идти от противного: «Может показаться, что в сегодняшней Америке ничто не ценится так высоко, как богатство, стройная фигура, молодость, известность, безопасность и развлечения». Но «высокой» альтернативы этим «низким» ценностям Обама не приводит.

Из чего следует, что определение «ценностей» — занятие ответственное.

Тем не менее рассуждения о ценностях присутствуют в репертуаре практически каждого политика. Вот, например, цитата из новогоднего выступления президента Эстонии Тоомаса Хендрика Ильвеса: «В этот же момент Таллинн приобретет статус культурной столицы Европы. (…) Чтобы наши лучшие оркестры, дирижеры, писатели, музеи и все остальные являлись неоценимой ценностью (курсив везде мой — С.С.)».

«Неоценимые ценности»… Без комментариев. Особенно, если считать «неоценимыми ценностями»… «всех остальных».

Ценности? А о чем это?

На первом курсе юрфака учат тому, что нормы права — это социальные нормы и, шире, — моральные нормы. Что должен думать юрист, слыша политические рассуждения о «ценностях»? То, чему его учили, естественно. Что ценности (блага) бывают материальными и нематериальными. Что самые понятные ценности — это вещи. Что «ценностями» вещи становятся тогда, когда с ними связаны правоотношения. В результате чего некоторые правоотношения (например, сервитуты) оказываются настолько важными, что сами записываются в вещи, не являясь, по сути, таковыми.

Так о чем же говорят политики? Из приведенного изречения Обамы видно, что он говорит об индивидуальных (частных) ценностях и подчеркивает, что речь идет не о них. Но не говорит — о чем. Приведенный Ильвесом каталог тоже вызывает недоумение — как «дирижеры, писатели» могут быть «нашими»? Они ведь, как и кот Матроскин, «сами по себе дирижеры, свои собственные».

Посмотрим на это с другой стороны. О чем хотят говорить политики, говоря о «ценностях»? По всей видимости, о коллективных (групповых) нематериальных «ценностях». Государственных (муниципальных) и национальных. Обладание которыми и делает народ народом, а государство — государством. Которые, однако, с точки зрения права «ценностями» при этом не являются, потому что с ними не связаны правоотношения. Например, выражение «моя школа» не означает, что я могу продать здание школы — оно принадлежит городу. Но при этом школа, безусловно, «моя». И родина — тоже.

Отказ от раскрытия каталога «ценностей» приводит к появлению тайного политического языка — о каких «наших ценностях» идет речь, понимают только «наши». Это отнюдь не так безобидно, потому что этой тайной могут быть укрыты «ценности» откровенно конфликтного свойства — например, претензии на территории, спрятанные за выражением «наша земля».

Отказ этот также приводит к тому, что каждый слышит в разговоре о «нашем все» именно то, что хочет услышать. Для политиков — крайне удобно. Существуют к тому же целые кланы толкователей того, «что этим хотел сказать президент». Однако пора говорить на одном языке.

Терминология

В журнале «Балтийский мир» я несколько раз обращался к теме «ценностей» и пришел к выводу, что речь следует вести о «ценностях», «силах» и «интересах». В комплексе. Поскольку комплексного подхода к этой теме доселе не встречал.

«Ценности» можно разделить на те, что есть — их нужно охранять, сохранять и, если надо, приумножать, и на те, которых нет — их нужно создать или присвоить. Последние делятся на «цели» — понятным образом достижимые «ценности»; и «идеалы» — непонятным образом достижимые «ценности». Различаются они между собой примерно так же, как планы, мечты и грезы. У мечты есть шанс стать планом, у грезы — нет. При этом и «ценности», и «цели», и «идеалы» — все термины конституционного права.

Удовлетворяющего меня определения «интересов» я в литературе не нашел, поэтому пришлось дать свое. В моем понимании «интересы» — средство актуализации ценностей. То, что превращает «вещь» (или «отношения») в «ценность». Это или правоотношение, или попытка правоотношения. Наглядный пример «интереса» — поднятая вверх табличка с номером на аукционе.

Подобное определение — серьезный удар по политической невнятице. Популярный оборот «государственные интересы» предстает бессмысленным без указания предмета, на актуализацию которого «интерес» направлен. Прикрытие «государственными интересами» не объясняет, например, что США делают в Афганистане. Устанавливают демократию? Борются с терроризмом? Или присваивают маковые поля?

Именно подобное политическое жонглирование «интересами» привело к тому, что они стали чуть ли не синонимом жадности. К сказанному следует добавить, что «интерес» — векторная величина, направленная от субъекта «интереса» к «ценности». При этом «интерес» определяется не по субъекту, а по «ценности». «Публичный интерес» — это не интерес публики, а интерес к публичным ценностям.

«Сила» — необходимый элемент описываемой конструкции. «Сила» — тоже юридический термин, правда, употребляемый крайне редко. В национальном контексте для защиты или изменения правоотношений, связанных с «ценностями», используется в основном «сила государственного принуждения», которая на национальном уровне неощутима, как атмосферное давление. Понятно, что эта сила — главная, но далеко не единственная в национальном контексте. Мы можем говорить о «силе печатного слова», «силе общественного мнения», «силе денег» и т. п.

Категория «силы» становится ключевой, когда мы покидаем национальный контекст и переходим к международному. Русский мир — международный проект. За этой радостной новостью должно последовать осмысление того, какими силами он будет реализовываться. И с каким противодействием столкнется. Международный контекст характеризуется практическим отсутствием «силы надгосударственного принуждения», переход же к иному национальному контексту, переход в другое государство сталкивается уже с силой государственного принуждения другого государства.

Актуальные конфликты

Всякое общество базируется на «ценностях», причем постоянные цивилизационные столкновения говорят нам о том, что эти ценности — разные, и у всякого общества, помимо глобальных, есть и свои. Если мы возьмем инструментальное определение государства как «способа вовлечения нации в исторический процесс», то как раз смысл участия нации в историческом процессе — утверждение на «мировом рынке» своими силами своих ценностей. Наиболее отчетливое и масштабное столкновение, которое доводится переживать нам — это конфликт «общеевропейские (демократические) ценности» versus «духовные основы Русского мира». И если первые сформулированы достаточно хорошо, то попытки формулирования вторых привели к тому, что этот конфликт в первом приближении рассматривается как конфликт «свобода, равенство, братство» versus«вера, надежда, любовь»…

Цивилизационная конкуренция требует показать товар лицом. Отсюда попытки формулирования актуальных «ценностей» Русского мира. После кончины Патриарха Алексия II в Таллинне был проведен семинар под названием «Духовные основы Русского мира», на котором была предпринята попытка приступить к созданию соответствующего каталога. Суммируя выступления участников семинара, можно сказать, что практически единодушно был избран «делегационный» подход, согласно которому определение «духовных основ Русского мира» было делегировано РПЦ. Мол, священники знают, о чем речь, и все в состоянии объяснить. Более того, и сам «Русский мир» на глазах стал приобретать религиозные очертания. Например, после исторической справки богослова Дмитрия Шаховского о том, что крестившегося татарина в России уже воспринимали как русского…

«Ценности», о которых идет речь, берутся мной повсеместно в кавычки потому, что с ними поступают так, как не поступают с привычными для юриспруденции ценностями — их навязывают. Право же, призванное охранять ценности или изымать их из незаконного владения, теряется, когда ценности пытаются навязывать. Иска «делай, как я!» в праве не существует.

Собственно, наше недовольство «общеевропейскими ценностями» обусловлено вовсе не каталогом прав человека и основных свобод, изложенных в Европейской конвенции, а именно практикой их навязывания. Согласно любимому мной определению, «международное право — это то, что нарушают другие».

Чтобы раскавычить «ценности Русского мира», мы должны признать, что это особые ценности, с которыми не связаны правоотношения. Не ценности в юридическом смысле.

Второй актуальный для Русского мира конфликт — это спор вокруг определения проекта. Он государственный, национальный (в узком смысле) или религиозный? Интеллектуальный? И является ли определение «цивилизационный» синтезом всех возможных версий, включающих в себя такие, как Eurosport.ru, КВН, RTVi, «Голос России» и т. д.?

Третий конфликт — это хаотичная интеграция проекта «Русский мир» с проектом «российские соотечественники». Понятно, что это не все актуальные конфликты Русского мира, но с чего-то надо начинать.

Приоритеты Русского мира

«Духовные основы Русского мира» можно выдумать, а можно вычислить. Вопрос — в подборе материала для вычислений.

Если проект — государственный, то за основу следует взять конституцию РФ, отчасти «закон о соотечественниках» и программные заявления первых лиц государства. Альтернативный подход — исследовать российский Уголовный Кодекс. Чем жестче наказание за преступление, тем сильнее предполагает государство охранять те или иные социальные отношения. На языке уголовного права — «объекты». В нашем контексте — «ценности».

Если проект религиозный, то исследовать надо религиозные тексты и выступления первых лиц РПЦ. Если (в узком смысле) национальный — то труды русских националистов.

Больше всего сложностей возникнет с подбором материала для исследования ценностей Русского мира как интеллектуального проекта. В данном случае я намеренно не беру за основу работы интеллектуальной группы Петра Щедровицкого и ее последователей (число толков Русского мира уже не поддается учету), так как их проект был сначала присвоен российской властью, а затем октроирован. Такие метаморфозы для интеллектуальных проектов даром не проходят. Поэтому исследовать будем интеллектуальный проект после октроирования.

Государственный подход

Сосредоточимся на самом главном.

Конституция России, как несомненного ядра Русского мира, в отношении «высшей ценности» строга и определенна: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав человека и гражданина — обязанность государства».

Здесь «человек» — ценность в юридическом смысле, так как с ней связаны определенные правоотношения. При этом не стоит думать, что определение человека «высшей ценностью» является повсеместным стандартом конституционного права. В эстонской Конституции, например, вообще нет слова «человек». Как и «прав человека». То есть встречаются и «бесчеловечные» Конституции.

Для российской Конституции характерно практическое отсутствие как целей, так и идеалов. В отличие от Конституций СССР. Скорее всего, это связано как раз с желанием отличаться от Конституций СССР. Отсутствие целей в Конституции совершенно, впрочем, не означает, что у России вообще нет целей — они есть и сформулированы на самых разных уровнях. Есть, например, национальные (в широком, государственном смысле) проекты. Их четыре — образование, жилье, здравоохранение и АПК. В рамках данного исследования с горечью констатируем, что «Русский мир» не является национальным проектом.

Что еще «ценного», помимо «человека», можно почерпнуть для Русского мира из российской Конституции? Так как я сторонник того подхода, что конституционные преамбулы представляют собой своеобразные национальные «матрицы», квинтэссенцию народного духа, то заглянем в преамбулу. «Мы, многонациональный народ Российской Федерации…» контрастирует с утверждением о том, что каждый крещеный татарин считался русским… Кстати, в Конституции РФ нет ни «русских», ни «россиян».

Преамбула также наказывает чтить «память предков, передавших нам любовь и уважение к Отечеству, веру в добро и справедливость». «Добро» — уникальный российский конституционный термин, а «вера в добро» делает его просто конституционным шедевром. Поверьте — никакой иронии. В словаре В. Даля «добро» занимает три (!) страницы, а «вера» — полторы. Нужна была колоссальная смелость, чтобы слова с таким количеством значений вставить в преамбулу конституции.

Также в преамбуле прописаны стремление «обеспечить благополучие и процветание России» (идеал?) и ответственность «за свою Родину перед нынешним и будущими поколениями». Особое значение для Русского мира, видимо, имеет заявление о том, что «многонациональный народ Российской Федерации» осознает «себя частью мирового сообщества».

Конструкция конституционной преамбулы, как видим, во многом посвящена созданию «времен связующей нити» — «память предков», «нынешнее и будущие поколения». Эту же цель, видимо, преследует и верное использование в контексте «Отчизны» (земля отцов — память предков) и «Родины» (те, кто уже родились и еще родятся).

Перед тем как перейти к религиозной составляющей Русского мира, исследуем отношение государственной составляющей к религиозной. И в этом смысле российская Конституция светская: «Российская Федерация — светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной. Религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом».

Такой жесткий подход очень отличается от, например, грузинского. Статья 9 Конституции Грузии говорит о том, что «Государство признает исключительную роль грузинской православной церкви в истории Грузии и вместе с тем провозглашает полную свободу религиозных убеждений и вероисповедания, независимость церкви от

Религиозный подход

Для исследования ценностей, предлагаемых РПЦ, нет нужды изучать религиозные тексты, так как есть текст выступления Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла на открытии IV Ассамблеи Русского мира. Он так же четко, как и Конституция, обозначил «высшую ценность русского народа» — «святость жизни». Попутно обозначив другие ценности, о которых чуть ниже.

«Святость» В. Даль определил в своем словаре как «состояние святого». Далее рассуждать над раскрытием «святости жизни» я не возьмусь, спрятавшись за выражением писательницы Марии Семеновой: «переспорить жреца» невозможно.

Но отмечу следующее: «святость жизни» — очевидно индивидуальная ценность, хотя и подается как «высшая ценность русского народа». Не конституционный «человек» как таковой, а особое состояние человека. Если придерживаться предложенной терминологии, то «святость жизни» — цель (для тех, кто понимает, как ее достигнуть) или идеал (для тех, кто не понимает).

Впрочем, Патриарх дает и вариант аналогичной коллективной ценности: «За столетия бытия РПЦ сложилась русская православная традиция. В нашем случае у этой традиции есть еще собственное наименование — Святая Русь. Идеал Святой Руси стал плодом сотворчества всех народов, окормляемых Русской Церковью и связавших свою судьбу с исторической Русью».

Отметим использованный «идеал».

Что же до других «ценностей», то Святейший формулирует их блоками, причем в первом блоке говорит о «системе ценностей»: «Что же нас всех объединяет? Единая система ценностей и опыт ее воплощения в истории. Эта система ценностей включает в себя: религиозную веру и межрелигиозный мир, свободу и нравственное совершенствование личности, самопожертвование ради других, крепкую семью, уважение старших, соборный совет и действие, творчество, трудолюбие, справедливость, любовь к Отечеству, заботу о сотворенном мире». Степень сходства с конституционным каталогом, как видим, достаточно спорная. От полного совпадения, например «справедливости», до полного антагонизма в части «религиозной веры».

Также приведены блоки, которые можно коротко определить как «наука и культура», «историческая память» (сюжет с «времен связующей нитью», схожий с конституционным), «средства коммуникации» (русский и церковно-славянский языки, а также «обустройство информационных носителей и сетей»), «образование и воспитание» («тесным образом связаны с религиозной традицией»). Эти ценностные блоки у Святейшего повсеместно переплетены с православием.

Если отношение государства к церкви изложено однозначно, то отношение РПЦ к государству и обществу можно обозначить как экспансионистское. В качестве примера приведу такие тексты, как Этический кодекс предпринимателя (православного) и Социальную доктрину РПЦ, принятую в 2000 году. В первом интересен сюжет об отношениях предпринимателя с государством и обществом. Тут РПЦ выступает однозначным союзником государства, утверждая, что «Основная форма отношений предпринимателя с государством — законопослушность».

Еще о «православной традиции» и традициях, обычаях, ритуалах и обрядах вообще — как «ценностях». Как ни странно, и тут для анализа может пригодиться юриспруденция. Согласно эстонскому определению, «обычай возникает из долгосрочного применения способа поведения, если участвующие в обороте лица считают его юридически обязывающим. Обычай не может изменить закон».

Из этого следует, что для «восстановления традиции» требуется предварительная договоренность «участвующих в обороте лиц» долгосрочно применять определенный способ поведения. Задача без посторонней «силы» трудно поддающаяся решению.

Всякой ли традиции следует придерживаться, а какие из утраченных, даже православных, следует восстанавливать? Например, ныне практически утрачена традиция пасхальных визитов. Вот что в рассказе «Визитер» писал Аркадий Аверченко:

« — Понимаете, — говорил мне, рассказывая об этом случае, чиновник, — экая чепуха получилась. И в Петербурге, и в Харькове есть и Московская, и Дворянская, и Ивановская. Я по петербургским адресам и ездил.

— Да как же они вас принимали, незнакомого? — спросил я удивленно.

— Да им-то что?.. Приехал визитер, во фраке, христосуется, был у заутрени, пьет водку — значит, все, как нужно, все, как следует… А мое тоже положение — разве все знакомые лица упомнишь? Не разговорись я об Исакии — так бы никто ничего и не заметил».

Из приведенного комического отрывка можно, однако, сделать серьезный вывод о том, что сами по себе традиции полезны лишь с точки зрения снижения трансакционных расходов. Если на Пасху на пороге визитер во фраке, то в Харькове знают, что делать. Однако смысл визита уничтожен окончательно — осталось лишь «долгосрочное применение способа поведения». Если традиции и «ценности», то откровенно вторичные.

Антифашистский подход

Летом прошлого года в Киеве был создан еще один «мир» — «Мир без нацизма». А создан он был Всемирным конгрессом русскоязычного еврейства — своеобразный реверанс в сторону Русского мира.

У этих двух «миров» есть одна несомненная общая высшая ценность — Победа.

«Ценность» в резолюции конференции изложена так: «Если бы не Великая Победа 1945 года… Роль победителей этой войны в истории человечества нельзя переоценить».

До недавнего времени предполагалось, что Победа — это общеевропейская ценность. События в Прибалтике убедили всех в том, что — ошибались. Снос Бронзового солдата в Таллинне и «бронзовая ночь» стали драмой в первую очередь Русского мира.

Национальный подход

Проведенный анализ в качестве промежуточного результата позволяет сделать вывод о том, что исследовать творения русских националистов просто нет нужды. Русский мир никак, никем и нигде не рассматривается как национальный (в узком смысле) проект. Этому сопротивляется как конституционный «многонациональный народ РФ», так и РПЦ. Из выступления Святейшего на той же Ассамблее: сильная Русь, по его мнению, должна быть «способной защищать Святое Православие и являть в своей жизни его всечеловеческий, то есть вселенский характер — быть домом для многих народов, а не замыкаться в своей национальной келье. Именно из этих интенций русской души берет начало идеал Святой Руси. Существование этого идеала говорит о том, что высшей ценностью русского народа стало не земное могущество, а святость жизни».

Приведенный целиком, этот пассаж производит большее впечатление.

Еще на ту же тему: «Однако она (РПЦ — С.С.) давно является многонациональной. (…) Благодаря православной вере народ Руси перерос свою этническую ограниченность и смог создать вместе с другими народами единое цивилизационное пространство…».

Не найдя поддержки у православия, националисты вынуждены приискивать для себя иные верования. Даже посягательства на русский язык националисты не могут себе позволить — эту возможность отобрал у них Владимир Путин, заявивший в послании Федеральному Собранию 2007 года следующее: «В этом году, объявленном годом русского языка, есть повод еще раз вспомнить, что русский — это язык исторического братства народов, язык действительно международного общения. Он является не просто хранителем целого пласта поистине мировых достижений, но и живым пространством многомиллионного Русского мира, который, конечно, значительно шире, чем сама Россия».

Тем не менее посягательств на что-то с прилагательным «русский» довольно много, и есть вполне оригинальные. Например, на сайте «Русского проекта» я обнаружил сюжет о «русском меценатстве». Отличительной особенностью последнего от иных «меценатств» подается то, что русские меценаты «сами принимали активное участие в изменении образа жизни русского народа, а не просто откупались деньгами».

Сам я вот уже седьмой год занимаюсь проектом «Русский омбудсмен» и, естественно, наслушался всякого. Начиная с того, что какой же Середенко — русский? К такому выбору названия моей общественной должности меня подтолкнуло определение, данное известным правозащитником Ларисой Семеновой: «Русские в Эстонии — это квалифицирующий признак жертв правонарушений властей». Так что случается и реактивная «русскость»…

Сложнее ситуация с панславянством. Этот «славянский венок» родственных народов не включает в себя, например, бывших поволжских немцев, живущих ныне в Германии. А Русский мир — включает, причем активно. Формальный парадокс для националистов: Русский мир оказался шире Славянского.

Интеллектуальный подход

Теперь перейдем к интеллектуальному проекту. Как мы уже выяснили, «Русский мир» не является национальным проектом (во всех смыслах), но практически может быть приравнен к нему (в административном смысле) через создание Указом Президента РФ фонда «Русский мир» в 2007 году. «Высших ценностей» Устав фонда не декларирует, но провозглашает «основную цель»: «Основными целями Фонда являются популяризация русского языка, являющегося национальным достоянием России и важным элементом российской и мировой культуры, и поддержка программ изучения русского языка в Российской Федерации и за рубежом». Когда это впервые было озвучено, было неожиданно.

Конституция РФ не говорит о русском языке ничего. Равно как и о каком-либо другом языке. Тем более русский язык не закреплен в Конституции как государственный. До сих пор единственным примером конституционного закрепления статуса русского языка в России остаются Основные государственные законы Российской Империи. А вне России — современные Конституции Белоруссии (1996), Казахстана (1995), Абхазии (1994), Киргизии (1995), Молдавии (1994), Таджикистана (1994) и Украины (1996). Список открыт? Ситуация — странная.

Языковые отношения в России регулируются как минимум двумя законами — Федеральным законом о государственном языке РФ, который появился (очевидно, реактивно) лишь в 2005 году, и Федеральным законом РФ 1991 года «О языках народов Российской Федерации». С интересующей нас точки зрения интересны следующие положения закона о государственном языке РФ: «Государственный язык Российской Федерации является языком, способствующим взаимопониманию, укреплению межнациональных связей народов Российской Федерации в едином многонациональном государстве. Защита и поддержка русского языка как государственного языка Российской Федерации способствуют приумножению и взаимообогащению духовной культуры народов Российской Федерации».

Как видно, ничего о русском языке как о «национальном достоянии России и важном элементе российской и мировой культуры», то есть корреляции с Русским миром никакой. Понятно, что функционально это в первую очередь закон о государственном, а не о русском языке, но само значение русского языка через это сузилось до сугубо внутрироссийского. Федерального же закона о русском языке в России нет.

Закон «О языках народов Российской Федерации» провозглашает «государственные гарантии равноправия языков народов Российской Федерации». Но при этом фонда для «популяризации удмуртского языка» нет. Сложная штука — Федерация…

Как это категорически расходится с ситуацией, например в Эстонии, в которой в 2007 году законодатель додумался до того, что отделил язык от культуры. В результате дополнения «языка», внесенного в преамбулу Конституции, сложилась следующая конструкция: «государство (…) которое должно обеспечить сохранность эстонской нации, языка и культуры на века».

Указанная цель «популяризации русского языка» предполагает мирную экспансию. Тут самое время вновь вернуться к предлагаемой доктрине и признать, что для всякой экспансии нужны «силы», особенно в международном контексте. В идеале русский язык в ходе этой экспансии преподносится как «ценность», достоинство которой столь очевидно, что к ней возникает интерес «на местах». Однако для такой сервировки русского языка нужны деньги, и эту-то задачу и решает фонд. В «основной цели» это сформулировано как «поддержка».

Это — в идеале. То есть при отсутствии сопротивления.

Сопротивление же наиболее отчетливо наблюдается в Прибалтике. Борьба с русским языком идет на уничтожение. Подобная языковая лысенковщина привела к тому, что в Эстонии в законе о языке умудрились прописать даже первую в мире цивилизационную границу: «Способы поддержки чужих языков не должны вредить эстонскому языку».

Исходя из самого названия, в задачи фонда входит накопление всего интеллектуального богатства, связанного с Русским миром. Интеллектуалами же написаны десятки, если не сотни статей о «ценностях Русского мира». Откуда такой интерес к теме? Причин много, и одна из них, как я думаю — явно эскапистская. Потому как всякий, в принципе способный ощущать бездуховность современного бытия, ощущает его. Многим же просто уже не дано. Отсюда спасительное бегство в идеал Русского мира, в град Китеж, где люди говорят словами, уже практически выведенными из оборота — соборность, исповедальность, раскаяние, святость… А вот идея заглянуть в Конституцию РФ никому в голову не приходит, потому что она из того же смыслового ряда, что и последние новости. А вот выяснилось, что заглянуть стоит. Хотя бы затем, чтобы увидеть там «веру в добро»…

Выводы и предложения

Предложенный подход, близкий к тому, который изложил Вячеслав Никонов на круглом столе «Русский мир — смысл и ценности» в Институте философии РАН, позволил получить каталог «высших ценностей» Русского мира. В финал вышли «человек», «святость жизни», «Победа» и «русский язык». Каталог несколько неожиданный, но — доказуемый. В юриспруденции это важно.

Тартуский соционик Виктория Неборякина сразу же нашла в этой четверке внутренние связи и смысл. Во-первых, четко определена «времен связующая нить»: «Победа» как символ всех побед (прошлое), «человек» (настоящее) и «святость жизни» (идеал, будущее). «Русский язык» выступает универсальным средством как защиты «ценностей», так и достижения целей. Во-вторых, очень важно то, что, разнесенные во времени, «ценности» не конфликтуют между собой.

Удалось, как мне кажется, показать, что это — не «ценности» в юридическом смысле. Предлагаю подумать над «приоритетами».

Интеллектуальная игра с приоритетами Русского мира со стороны напоминает решение «загадки русской души». Хорошая загадка, и разгадывать ее можно долго и со вкусом. Однако это не повод откладывать на потом практику.

Введение понятия «приоритетов» позволяет взглянуть иначе на конфликт с «общеевропейскими (демократическими) ценностями». И оценить его не как конфликт «лоб в лоб», а как рейтинговый. Мы ведь не отрицаем демократию как таковую. Просто в нашем рейтинге приоритетов она стоит ниже, чем у вас. А на каком месте у вас «вера в добро» и «святость жизни»? Социологическое исследование на эту тему могло бы оказаться впечатляющим.

Проведенный «вертикальный» разрез Русского мира («горизонтальный» разрез — географический, диаспоральный) позволяет сформировать и программу Русского мира, направленную прежде всего на сближение и даже интеграцию приоритетов основных игроков. Интеграл же может предстать в виде «цивилизации».

В связке «Государство — РПЦ», например, первое могло бы на конституционном уровне отметить роль РПЦ так, как это сделала Грузия. Сохранив при этом светскость.

В связке «Государство — фонд «Русский мир»» могло бы подумать о придании русскому языку конституционного статуса. Могло бы подумать о законе о русском языке — как о высшем приоритете Русского мира. Или вписать соответствующую главу в закон о государственном языке.

В связке «РПЦ — Государство» РПЦ может начать продвигать конституционные «веру в добро и справедливость». Что, собственно, она всегда и делала, но в данном случае важно, что РПЦ будет продвигать именно конституционные приоритеты. И по поводу конституционного «человека» у РПЦ наверняка найдется, что сказать. Наставления для православного предпринимателя уже, как мы видели, нашлись.

Обнаруженная программа интеграции приоритетов подталкивает к мысли о написании Конституции Русского мира. Понятно, что даже думать о ней пока рано, пока не согласованы интересы основных игроков. Однако тут можно предложить путь «пишущейся» Конституции, избранный Американской гуманистической ассоциацией. Она движется от одного гуманистического манифеста к другому и вдохновляет своих адептов на написание новых. Собственно, именно этот процесс и происходит в «интеллектуальном проекте» — десятки, если не сотни статей. Следовало бы сделать этот процесс более ответственным и задать соответствующий тон и стиль.

Цель указанной деятельности — конституционное оформление цивилизации.

А задача-то — интересная!

Таллин

Середенко Сергей Николаевич,
руководитель проекта «Русский омбудсмен», юрист, правозащитник  

Источник: журнал «Стратегия России», 2011, №2