После смерти в России принято возвеличивать человека. Даже незаметно прибавлять ему в звании. Традиция хорошая, несмотря на очевидную запоздалость слов по отношению к ушедшему. Хотя память о человеке в России порой важнее тех регалий и льгот, которые страна выдавала ему за заслуги при жизни.

Впрочем, к личности, таланту и звезде Фёдора Черенкова это не относится. И, если бы в спорте было принято, как в искусстве, кроме звания заслуженного мастера спорта, присваивать ещё и титул народного, Черенков, безусловно, был бы номинирован ещё в начале восьмидесятых...

Анонсируя момент прощания с футболистом, я осознанно употребил слово «страна», а не «Россия». Поскольку убеждён, что с Черенковым будет прощаться и скорбеть отнюдь не только Российская Федерация...

Восьмидесятые в советском футболе проходили под знаком открытого противостояния «Спартака» и киевского «Динамо». Спортивная машина киевлян, построенная тренером Валерием Лобановским, была, как говорится, близка к абсолюту советской команды. Когда талант звезды приносился в жертву коллективным действиям звёздного уровня. Что, замечу, не мешало расцвету в Киеве и Леонида Буряка, и Олега Блохина, и позднее Андрея Шевченко.

Константин же Иванович Бесков, создавая из руин конца семидесятых «Спартак», словно противопоставлял всесокрушающей, скупой на эмоции, надёжной, рациональной и скоростной игре команды Лобановского стиль, который и по сей день принято называть спартаковским. Не скажу, что тот «Спартак» напоминал нынешнюю «Барселону». Но вектор, замысел был, наверное, такой. Индивидуальности Ярцева, Хидиятуллина, Шавло, Дасаева не гасились талантами друг друга. «Спартак» был своеобразной диадемой. Яркой как своими взлётами, так и катастрофическими падениями. И, безусловно, игрой Фёдора Черенкова.

И не признавать за Черенковым его божьего футбольного таланта не мог никто. Ни условный футбольный чиновник, ни болельщик-мальчишка, с замиранием сердца ожидающий, что ещё выдаст Федя.

А Федя — Фёдор Черенков — выдавал регулярно. Это были какие-то фантастические по своей непредсказуемости решения, приносящие не только реальную помощь команде — очки, голы, передачи, — но и эмоции, которые были выше статистики.

Именно в тот момент тренера сборной СССР Лобановского и спрашивали, почему он не привлекает в сборную Черенкова, ведь Фёдор поможет команде играть красиво. На что Лобановский отвечал: самое красивое в футболе — счёт на табло. И был, безусловно, прав.

Заметим справедливости ради, что во многом невызовы Черенкова в главную команду страны, когда эта команда достигала наивысших результатов, связаны не столько с футбольной позицией Лобановского, сколько с медицинскими показателями самого Фёдора. Сверхнагрузки, сверхнапряжения он не то чтобы не выдерживал — последствия были слишком рискованны...

Замечу, что Черенков, пожалуй, первым стал соответствовать современному представлению о спортсмене не только как о генераторе игрового эпизода, но и как о личности, чьим жестам, стилю и даже причёске слепо доверяют поклонники. И знаменитые кудряшки «мелкий бес» Черенкова так выделялись на фоне уставных причёсок футболистов той эпохи, что вспоминаются до сих пор. Хотя впоследствии Черенков кудри и не носил. Но — запомнилось ведь!..

Писатель Александр Нилин в книге о своём друге, великом футболисте Эдуарде Стрельцове, рассказал, что Стрельцов осознавал свой футбольный дар. Объясняя его просто: он ВИДИТ поле. Видит, знает, что произойдёт в игре в следующий момент, куда побежит его партнёр, как будет действовать соперник и что ему, Стрельцову, нужно сделать, чтобы достичь успеха.

Убеждён, что подобный футбольный дар был и у Фёдора Черенкова. Даже далёкому от тонкостей игры наблюдателю было понятно, что Черенкову доступно это предвидение момента, позволяющее творить, а не просто работать на поле с мячом или без него.

Повторюсь, в системе советского спорта подобная «очарованность» не была официально поощряема. На словах начальство одобряло не исключительность и богоизбранность, а трудолюбие, «пахарство». Но это — на словах. Игра же Черенкова не только формировала имидж и историю развития спорта номер один в СССР, но и заставляла полюбить футбол миллионы болельщиков.

Следующее сравнение, уверен, покажется многим кощунственным, а потому — заранее прошу понимания его неуместности. 6 октября исполнилось семьдесят лет легендарному хоккеисту Борису Михайлову. Капитану ЦСКА и сборной СССР. Вот Михайлов для официальной пропагандистской машины советского периода был идеальным кумиром, тогда как его партнёр по великой тройке Харламов как бы противопоставлялся Михайлову. На самом деле — и это очевидно — это было не противопоставление, а дополнение, позволяющее играть лучше всех на планете. Но аналогии Харламов — Черенков напрашиваются...

Судьба подарила мне три встречи с Фёдором Черенковым. В начале девяностых Фёдор только вернулся из Франции, где играл за второстепенный парижский «Ред стар». Играл, надо сказать, не блестяще. А вернувшись в Москву, кажется, вообще мало что понимал в изменившихся реалиях страны, города, который некогда Черенкова боготворил.

По просьбе Николая Николаевича Озерова Фёдор Черенков тогда встречался со школьниками. Я, начинающий корреспондент, пытался написать об этом репортаж. А запомнилось до сего дня, как САМ Черенков как-то обыденно просто предложил добросить до метро. На «Волге». Сложно сегодня понять, что меня тогда удивило в поступке кумира. Наверное, простота, человечность. Помню, что потом полвечера обзванивал друзей и хвастался: меня довёз до метро ЧЕРЕНКОВ!..

Потом легендарный защитник «Спартака» Валерий Павлович Гладилин раз привёл Черенкова в раздевалку сборной команды журналистов. Для тренерского, что ли, наставления. Черенков как-то с грустью смотрел на нас, оживлённых предстоящей любительской баталией, и, кажется, так никакой установки и не дал. А мне хотелось под этим взглядом исчезнуть, раствориться с этими дурацкими бутсами и гольфами. Но матч-то мы выиграли. А как можно проиграть, если за тебя переживает сам Черенков! Не хочу проводить аналогий, но, на мой взгляд, одно только присутствие Фёдора Черенкова в составе «Спартака» в 1993-м воодушевляло тогда ещё молодых подопечных Романцева. А когда Фёдор выходил на поле в чемпионате России... Нет, он, конечно, не был прежним Черенковым, но эпизодами казалось, что не будь его — и футбол-то в те девяностые годы растворился бы в грязной мозаике торговых павильонов, облепивших все арены страны.

Наша последняя встреча случилась на встречных эскалаторах станции метро «Университет». Он поднимался, я спускался. Вернее, окликнув Фёдора и будучи опознан, я ещё шагал через уходящие из-под ног ступеньки, пытаясь что-то спрашивать и вслушиваясь в короткие ответы. «Вы спуститесь и поднимитесь», — видя мой забег по лестнице, ведущей вниз, с едва заметной улыбкой сказал Черенков. И действительно — дождался. По-моему, в тот вечер я тоже обзванивал друзей, но рассказ о встрече с Черенковым в подземке уже не производил ожидаемого впечатления.

Мы все тогда куда-то бежали. А он продолжал жить. Футболом. С теплотой рассказывал о своих трудах в детской академии «Спартака», оценивал по моей просьбе игру команды. По-доброму, без излишней критики. Но с переживанием о происходящем.

А в субботу Черенков ушёл от нас навсегда. Или, быть может, это мы — ушли, убежали? А он — остался. В том мире, в том «Спартаке», в той игре, которую мы все полюбили.

Во многом благодаря тому, что был на свете футболист Фёдор Черенков...