Небольшой наградной раздел выставки в первую очередь иллюстрирует коллективную историческую память о Первой мировой, вернее, тот сложнейший для нашей страны период, когда она только формировалась. В 1917 году, уже после Февральской революции, когда возникла угроза наступления немецких войск на Петроград, по распоряжению Временного правительства в Оружейную палату перевезли государственные регалии Российской империи, награды и реликвии из Капитула (официального подробного реестра) российских орденов, сокровища из Камерального ведомства и из кабинета Его Императорского Величества. Для посещения кремлёвский музей тогда был закрыт: в соседнем Потешном дворце располагался военный госпиталь, а помещения самой Оружейной палаты служили для временного (как тогда казалось) размещения эвакуированных ценностей.

Так здесь оказались полный эталонный набор Георгиевских крестов, некоторые высшие военные награды союзнических армий (на выставке можно увидеть сербский Командорский крест — орден Звезды Карагеоргиевичей с мечами) и впервые демонстрируемые широкой публике знаки отличия ордена Красного Креста I и II степеней, которыми российские подданные награждались за спасение раненых и увечных воинов на поле боя. Но главная сенсация — всё же статут ордена Святой Ольги, подписанный в день памяти этой святой 11 июля 1915 года лично императором Николаем II и канцлером Капитула российских императорских и царских орденов, министром императорского двора Владимиром Фредериксом. О появлении этой награды как о «монаршей милости населению» для поощрения заслуг «исключительно лиц женского пола на различных поприщах государственного и общественного служения, а равно к подвигам и трудам их на пользу ближнего» в стране было высочайше объявлено двумя с половиной годами ранее — 21 февраля 1913 года, когда праздновалось 300-летие Дома Романовых.

Парадокс в том, что статут награды до нас дошёл, а вот самого ордена не существует. Первое и единственное документально зафиксированное награждение орденом Святой Ольги состоялось 2 апреля 1916 года. Тогда знак II степени (вместе с пожизненной ежегодной пенсией размером в три тысячи рублей) вручили Вере Панаевой, потерявшей на фронтах Первой мировой войны трёх сыновей — посмертно удостоенных звания георгиевского кавалера офицеров 12-го гусарского Ахтырского полка Бориса, Гурия и Льва Панаевых. «Увы, ни сам орден, ни знаки отличия не сохранились», — разводит руками генеральный директор Музеев Московского Кремля Елена Гагарина.

Время от времени подданных награждал и сам император. По семейной легенде, выкованные из дамасской стали осетинские шашку и кинжал «Кама» с серебряными рукоятями в ножнах с золочёными пластинами казаку Михаилу Певневу подарил лично Николай II. Очень долго эти реликвии хранились в эмигрировавшей из Советской России семье Певневых, пока в прошлом году сын казака, атаман Кубанского казачьего войска за рубежом Александр Певнев, не передал их на вечное хранение в Московский Кремль. «Это не просто первая демонстрация на публике — они вообще впервые с момента „репатриации“ покинули стены фонда оружия», — комментирует куратор выставки, ведущий научный сотрудник Музеев Московского Кремля Василий Новосёлов.

В соседней витрине — подарок иного рода: драгунская офицерская шашка в ножнах, преподнесённая в 1912 году подчинёнными командиру роты 37-го Екатеринбургского полка поручику Александру Эркудову.

— Владельца мы установили по надписи на ножнах, — рассказывает Новосёлов. — По фамилии можно предположить, что её обладатель относился к знатному кавказскому роду. Ничего подобного! По архивам удалось проследить послужной список офицера. Оказалось, это тульский крестьянин, поступивший на воинскую службу вольноопределяющимся и со второго раза успешно сдавший экзамен на получение офицерского звания. Отличился Эркудов ещё в Русско-японскую войну: не оставил поле боя, несмотря на ранение и контузию, организовал свою роту на строительство укреплений, руководил отражением нескольких ночных атак неприятеля (за что получил орден Святой Анны IV степени). Первую мировую войну Александр Григорьевич встречал уже штабс-капитаном и в составе своего полка вступил в первый бой 12 августа 1914 года в Галиции. Там он месяц спустя и пропал без вести — вероятнее всего, был убит, а оружие австрийцы сняли уже с погибшего офицера. К нам оно попало с одного из западных аукционов.

Ещё одна уникальная мемориальная реликвия — офицерский кирасирский палаш в ножнах образца 1826 года генерал-инспектора артиллерийских войск великого князя Сергея Михайловича — одного из алапаевских мучеников, убитых большевиками 18 июля 1918 года (и, кстати, единственного в их числе, оказавшего при казни сопротивление).

— Как известно, после Февральской революции все члены монаршей семьи были отстранены от должностей, — напоминает Новосёлов. — Палаш поступил в Оружейную палату в числе других эвакуированных ценностей дворцовых имуществ в очень плохом состоянии, со сломанным клинком. Вероятно, поэтому инспекторы «Группы всякого бесхозного оружия», функционировавшей после революции в Кремле и переданной в подчинение нашему музею в 1939 году, не обратили на него особого внимания. А позднее до расшифровки вензеля «СМ» на рукояти, скорее всего, просто не доходили руки. Вот так и вышло, что атрибутировать палаш удалось только в наши дни. По аналогии с немногими мемориальными вещами Сергея Михайловича, хранящимися в Артиллерийском музее, можно сделать однозначный вывод: оружие принадлежало ему. Современная техника лазерной реставрации делает настоящие чудеса — и вот появилась возможность продемонстрировать палаш великого князя нашим посетителям.

Увы, так везло далеко не всем регалиям. Из полусотни пасхальных яиц Фаберже, также перевезённых в Москву на излёте Первой мировой войны, до нашего времени уцелело только десять. Восемь изделий пропали, остальное безжалостно распродали большевики. Правила игры в отношении всей ювелирки с драгоценными металлами и камнями тогда диктовал безжалостный Гохран.

— Чтобы остановить распродажу императорской коллекции пасхальных яиц Фаберже, директор Оружейной палаты Дмитрий Иванов написал резкое письмо Сталину и бросился под поезд. Это возымело действие: изымать «в нуждах Совнаркома» для прямой передачи на зарубежные аукционы изделия Фаберже перестали. К счастью, помогали не только такие методы, — рассказывает Новосёлов. — Однажды пришли реквизировать трофейные артиллерийские орудия Отечественной войны 1812 года — причём для банальной переплавки. Так хранитель этой коллекции в сердцах воскликнул: «Да что вы понимаете! Для нас эти пушки важнее Пушкина на Тверской!» Озадаченные, комиссары отступили и за орудиями больше не возвращались...

Как говорят музейщики Оружейной палаты, Первая мировая война стала для них началом большой и длительной войны за уникальные исторические коллекции. Зримой иллюстрацией этой борьбы выступает последнее императорское пасхальное яйцо, преподнесённое Николаем II супруге в 1916 году.

— Это изделие спасло то, что золота и нефрита в нём минимум, — считает ведущий научный сотрудник Оружейной палаты Татьяна Мунтян. — Мастер Генрих Вигстрём отлил его из простой артиллерийской стали и поместил на четырёх подставках в виде орудийных снарядов. Внутри — секрет: акварель-миниатюра по кости на стальном мольберте, изображающая посещение позиций русских войск на фронте императором с цесаревичем. Для нас этот подарок — трогательное свидетельство духа и атмосферы тех грозных лет, когда роскошествовать считалось неприличным даже самодержцу.

Рядом в витрине — пример совсем другого военного творчества, окопного. Потрясающе аскетичный и лаконичный священнический посох сделан из кавалерийской казачьей шашки образца 1910 года, легко узнаваемой гранаты-лимонки и соединённых в виде креста четырёх патронов мосинской винтовки. К сожалению, по словам автора выставки Виктории Павленко, об этом экспонате практически ничего не известно. В Оружейную палату он попал очень давно — из московского Троицкого подворья, когда то закрывалось. Так или иначе, это ещё одна маленькая тайна, которую Первая мировая война хранит где-то в глубинах истории.