EN

Иванова Ангелина, Петрова Ангелина. Интервью с поэтом (К 270-летию со дня рождения Г.Р. Державина)

 / Главная / Фонд / Проекты / 1150-летие славянской письменности / Сочинения / Иванова Ангелина, Петрова Ангелина. Интервью с поэтом (К 270-летию со дня рождения Г.Р. Державина)

Иванова Ангелина, Петрова Ангелина. Интервью с поэтом (К 270-летию со дня рождения Г.Р. Державина)

Гаврила Романович Державин. Он остался в нашей памяти прежде всего великим поэтом, певцом России, ее могущества и славы. Великий русский поэт, энергичный администратор, отчаянный правдолюбец, веривший в Бога на небе и разумные законы на земле.

Далеко не всем из наших современников он понятен, многое для нас осталось непознанным в его творческой судьбе. Так спустя два с лишним века у нас возникло огромное желание протянуть мостки между  прошлым и настоящим. Для этого мы выбрали жанр сочинения - интервью и мысленно представили себе нашу встречу с поэтом…

Мы узнали, что Гаврила Романович Державин приехал на свою историческую Родину, и попросили великого поэта о встрече. К нашему большому удивлению, он охотно согласился побеседовать с нами.

С первой же минуты нашей встречи мы поинтересовались у поэта, какие чувства испытывает он к нашему городу. На что он с глубокой задумчивостью ответил:

Какие чувства может испытывать человек к своей родине? К земле, на которой жили его предки? Я люблю Казань нежною любовию. Мои детские воспоминания, полные неги, наивности и света, неразрывно связаны с этим чудесным городом. В самые счастливые моменты моей жизни я был в Казани – здесь воздух питает счастьем… На казанской земле похоронены мои родители – это имеет для меня огромное значение. Земля, где нашли свой последний приют мои предки, земля, взрастившая меня – родина моя, Казань всегда вызывает во мне самые светлые и яркие чувства.

- Потомки знают Вас как государственного деятеля, сенатора, кабинет-секретаря Екатерины II. Но более всего как реформатора русского литературного языка и автора многих поэтических трудов. С чего начался Ваш творческий путь и какие люди помогли лучше осознать Ваши цели и возможности?

Писать стихи я начал довольно рано. С 1759 по 1762 год я учился здесь в Казанской гимназии. Именно здесь я и приобщился к литературе. Много читал  немецких поэтов: Гагедорна, Геллерта, Галлера и Клопштока. Тогда же начал переводить стихами Телемака, Мессиаду Клопштока и «Христианина в уединении» Цахариэ, пытаясь следовать им в собственных сочинениях. Вскоре почувствовал неудобство писать стихи «без всяких правил» и стал штудировать Тредиаковского, Сумарокова и особенно Ломоносова, бывшего в то время моим кумиром и примером для подражания. Их высокий торжественный язык, строгое следование правилам классицистского стихосложения отчасти сковывали меня, ибо я еще не четко осознавал, каким образом слагаются вирши. Позже на моем пути встретились высоко образованные и тонко чувствующие искусство люди: Н.А. Львов, В.А. Капнист, И.И. Хемницер, дружеское общение с которыми обогатило мои представления о древней и новой литературе. Благодаря им я избрал «свой особый путь». Строгие правила классицистской поэзии больше не мешали моему творчеству.

- А что подталкивает Вас на создание произведений? В чем истоки Вашего вдохновения?

Вам может показаться странным, но я нахожу вдохновение во всем, что меня окружает. Я нахожу поэзию в самодержавстве, воспевая «царицу счастья» - Фелицу. Я нахожу поэзию в вельможестве, в сословном достоинстве российской аристократии, богатой сановной знати, призванной беззаветно, самоотверженно, верой и правдой служить государю и Отечеству. Поэзия в барстве, щедром, утопающем в роскоши, сорящем деньгами, позволявшем себе принимать гостей. Поэзия в меценатстве, покровительстве сильными мира наук и искусства, в «приятностях сельской жизни», в помещичьем быте, в пляске русских девушек, в крестьянском празднике, в русском гостеприимстве, наконец, в русской природе.

- В своем творчестве Вы очень часто обращались к духовным книгам. Почему?

Обращение к христианским духовным мотивам вообще традиционно для русской поэзии. У меня же к ним особое отношение. В детстве моя матушка и сельский дьячок приобщили меня к чтению духовной литературы. Одной из моих первых книг был «Псалтырь», с  давних пор известный как единственная книга Ветхого Завета. Ее наряду с Евангелиями и «Апостолом» чаще всего переписывали, по ней учились читать и писать. И для меня она явилась тем кладезем, откуда я черпал и мысли, и образы. Переложения псалмов позволяли мне открыто говорить о высшем христианском законе, в аллегорической форме касаться проблем общественной жизни, приобщиться к сокровищнице мировой литературы. Наконец, духовная лирика дает возможность выразить собственные личные чувства, связанные с перипетиями судьбы.

- В переложении псалмов Вы пошли гораздо дальше своих учителей В.Тредиаковского, М.Ломоносова, Сумарокова.

Я рисковал, но риск мой оправдал себя. Своим духовным творениям я придумывал названия, такие, как: «Праведный судия» (1789, Пс. 100), «Истинное счастье» (1789, Пс. 1), «Помощь Божия» (1793, Пс. 120), «Благодарность» (1807, Пс. 137), «Умиление» (1807, Пс. 70) и другие. У меня зачастую отсутствует отсылка к соответствующему псалму, к чему никогда не прибегал Ломоносов, который просто писал «псалом такой-то». Сумароков, вместо заглавия использовал, как правило, какую-либо строчку (или, что еще чаще, первые несколько слов) псалма.

- Дать название переложению библейского текста, название собственное и, разумеется, имеющее тот смысл, который вкладывали в него Вы, есть довольно большая смелость.

Названия и отсутствия ссылок на источники призваны были показать, что в произведение, которое ляжет в будущем перед читателями, вложены значительные усилия самого поэта, что это не просто перевод в стихи, а перевод интерпретированный, переосмысленный творчески. В моем поэтическом наследии ни много ни мало двадцать семь переводов и подражаний из Псалтыря. Многие из них, не скрою, связаны с конкретными биографическими и общественными событиями. Так, «Праведный судия» (1789) написан мною в Петербурге, после моего оправдания в Московском департаменте Сената по делу о злоупотреблении во время губернаторства в Тамбове; «На преодоление врага»(1811) - в связи с приготовлениями войны с Наполеоном; «Победителю» (1789) вскоре по взятии Очакова, в честь князя Г.А. Потемкина.

- Такой жанр, как переложения псалмов, наверняка, сыграл важнейшую роль в Вашем творчестве.

Вы правы. Он явился своеобразным «мостиком» к библейским темам, которые я буду позже поднимать в своих произведениях.

- Раз уж мы заговорили о библейской тематике, скажите, а что для Вас Бог?

На вопрос: что есть Бог - создатель и что человек рядом с Богом, я попытался ответить в своей оде «Бог». Бог — первоначало, не существующее отдельно от природы; «источник жизни», не только духовной, но и жизни в государстве. Три доминанты едины в Боге: бесконечность времени, пространства  и движения. Велика связь человека  с богом. Сам по себе человек – ничто, «песчинка», но в человеке есть Бог – «и Я (человек) уж не ничто». Функция человека в мироздании – всё на свете: царь, раб, червь, бог.

- В оде «Бог» Вы размышляете о жизни и смерти. Пришли ли Вы к каким-либо выводам?

В своей оде «Бог» я говорю о моем понимании жизни, смерти, бессмертии, обращаясь к Создателю. Размышляя, я в моих исканиях пришел к постижению истины через веру в Спасителя. Себе и другим на утешение я оставляю слова надежды.

- Гавриил Романович, нам известно, что начало деятельности Российской Академии не обошлось без непосредственного Вашего участия. Ее членом Вы стали в день открытия Академии — 21 октября 1783 г. — и сразу же активно включились в работу по «сочинению» Академического Словаря. Какие предложения были внесены Вами в ходе работы по его составлению?

Почитая себя учеником Ломоносова, я изъявил желание выбрать все русские («словено-российские») слова из его поэтических творений. Участвуя в обсуждении «Начертания для составления Толкового словаря словено-российского языка», подготовленного Фонвизиным, предложил расширить границы привлечения в Словарь диалектизмов. Кажется, и провинциальные слова, которые имеют выговор хороший и выражение смысла точное, не мешают.

- Современники отмечают Вашу заслугу не только в создании российской академии наук, но вообще в судьбах отечественной словесности и журналистики. В своих «Записках» Вы прямо говорите, что и журнал «Собеседник любителей российского слова», и «самая Российская Академия... начало свое возымели... от оды «Фелица».

«Ода к премудрой Киргиз-Кайсацкой царевне Фелице» в свое время навела Дашкову на мысль о создании журнала. «Красоты и истины, находящиеся в сей оде почувствовав,- говорила она, решилася приказать ее напечатать». А дабы чрез то подать случай и другим сочинителям изощрять свои дарования, вздумала она издавать книгу под заглавием: «Собеседник любителей российского слова». А от журнала для «любителей российского слова» до Академии, где это слово становится предметом научного интереса и профессионального изучения, был, как оказалось, только один шаг.

- Что же сподвигнуло Вас на создание оды «Фелица»?

Как-то в руки мне попала сказка, сочиненная Екатериной II для великого князя Александра Павловича, когда ему не было еще и четырех лет. В сказке этой молодой киевский царевич Хлор, гуляя, попадает в плен к киргизскому хану, который приказывает ему найти розу без шипов, то есть добродетель. Чтоб ему помочь, является дочь хана, веселая и любезная Фелица, но так как ее не отпускает суровый муж Брюзга, то она высылает к ребенку своего сына по имени Рассудок, который и провожает его. На пути Хлора подстерегают разные искушения и между прочим зазывает к себе мурза Лентяг, чтобы соблазнами отвратить мальчика от цели. Но Рассудок насильно увлекает его и приводит к крутой каменистой горе, где растет роза без шипов. Взобравшись на гору, мальчик срывает вожделенный цветок и несет хану, который и возвращает Хлору отца.

- Как нам известно, эту оду Вы посвятили Екатерине II. Почему Вы представляете ее в роли Фелицы?

Я чувствовал, что таким образом я могу показать картину нравов, господствовавших в русских верхах, и одновременно высказать свою заветную мечту о просвещенной, кроткой и человеколюбивой труженице на троне. Таким образом я первым дерзнул в забавном русском слоге о добродетелях Фелицы возгласить.

- Наряду со всеми признаками классической оды, в стихотворении возникают элементы дружеского послания. Шутливый тон и игровое обрамление не лишают оду ее основного хвалебного смысла. Только ли за исторические заслуги Вы восхваляете государыню? Или Вы посвятили ей свое произведение за какие-либо личностные человеческие достоинства?

Я, как поэт, не мог оставить без внимания ее любезное отношение с подданными. Она ничуть не горда. Любезна и в делах, и в шутках, приятна в дружбе. Но еще больше я ценю  справедливость и доброту царицы. Считаю, что тот, кто у власти, должен помнить, что он не просто государь – он прежде всего человек. И в его руках не просто государство, но множество человеческих душ и судеб. Екатерина как раз такой человек и правитель, она достойна уважения и почитания.

- Но также нам известно, что Вы недолго восторгались Екатериной-человеком.

Это так. Но разочарование в Екатерине не привело меня к разочарованию в просвещенной монархии вообще. Надежды, рухнувшие при близком знакомстве с «Фелицей», воскресали во мне и при вступлении на престол Павла I, и в начале царствования Александра I. Но когда я понимал, что новый монарх не оправдывает возлагавшихся на него надежд, я переставал «воспевать» его точно так же, как и Екатерину II.

- Однако тема России и русского народа остается одной из главных в Вашем творчестве. Что нужно народу, на Ваш взгляд, чтобы он почувствовал себя абсолютно счастливым?

Для общего блага народу нужен мир и правда, которая заключается для меня в личной честности, бескорыстии, в справедливости, в строгом соблюдении законов всеми: и чиновниками, и вельможами, и самим царем. С борьбой за «общее благо» тесно связаны темы «личного блага», возможного только при условии общего: чистая совесть, довольство малым, умеренность, «покой». Человек может быть счастлив только тогда, когда он «желает общего добра» и активно борется за него. Не может быть истинно счастлив тот, кто заботится только о себе, не радея о России.

- Следует полагать, что и тема поэта и поэзии, оценки собственного творчества со временем становится ведущей в Ваших произведениях.

О великой роли в жизни общества поэзии и поэта я говорил всегда, именно в поэтической деятельности видя свое право на бессмертие. Но представление о том, какие именно стороны моей поэзии сделают мое имя бессмертным, менялось. Раньше свое право на бессмертие я видел в самом занятии поэзией, затем некоторое время считал, что останусь жить в памяти потомства как певец дел Екатерины II. Новый взгляд на значение своего творчества я наиболее полно изложил в оде «Мой истукан».

- В чем же видите Вы назначение поэзии, ее роль?

Поэзия, я считаю, это говорящая живопись. Я стремлюсь в своих стихах показать окружающий мир не только в красках, но и звуках. Ведь как прекрасно передавать неисчерпаемость мира в его световых и звуковых проявлениях. В них можно услышать гул раскатистого грома, журчание источника, шум ветра, щебетание резвящихся в небе ласточек. Также я думаю, что основной, доминирующей темой в творчестве поэта должен быть человек, его жизнь и внутренний мир. Поэт должен обращать внимание на мельчайшие детали человеческого бытия. Поэт должен смело бороться за правду, должен говорить правду даже царям...

- Но согласно канонам классицизма творец должен изображать не реального человека, а определенный тип героя.

Именно против такой позиции я и выступаю, ведь поэзия, по моему мнению, истинная картина натуры.

- Как нам известно, Вы не только поэт, но и теоретик литературы. Вашу работу «Рассуждение о лирической поэзии или об оде» многие считают достаточно смелой и во многом новаторской.

Действительно, в ней я показываю свою готовность отойти от общепринятых норм литературно-критического очерка как по форме, так и по содержанию. Можно сказать, я отказываюсь от классицистических норм. Я считаю главным вдохновение, порывы чувств, высокие мысли, а не строгое соответствие языковым и стилистическим правилам.

Стихотворец, не знающий ниже грамматических правил, ниже риторических, да когда еще недостаточен в знании...авторов,...которые от древних веков образцом стихотворству считались, ...уподобляется физику, не знающему математики, химии и гидравлики. Такой поэт никогда до познания прямого стихотворства доступить не может. Там же я стремился связать происхождение оды с первобытной народной поэзией и развил целую теорию литературной песни как подражания «российским старинным песням».

- Но несмотря на новаторский характер Вашего творчества, Вы по-прежнему сторонник сохранения старинного русского языка.

С 1811 года я состою в литературном обществе «Беседа любителей русской словесности», защищающем архаический литературный стиль, при этом не вполне разделяю воззрения А.С. Шишкова и других консерваторов. Это не мешает мне в то же время благожелательно относиться к настоящим талантам в молодом поколении: например, к В.А. Жуковскому и А.С. Пушкину.

- В последние годы Вы совсем не пишете оды, в Ваших произведениях явно преобладает лирическое начало. Дружеские послания, шуточные стихи, любовная лирика – жанры, размещавшиеся в классицистской иерархии намного ниже одической поэзии.

Меня это ничуть не смущает. Таким образом я могу выразить в стихах свою индивидуальность. Вы читали мое стихотворение «Ласточка»? Так вот сама идея обращения к маленькой птичке для того, чтобы поделиться с ней своим горем, на два десятилетия раньше была абсолютно невозможна. Теперь же поэтическое мироощущение изменилось. Простые человеческие чувства требуют простых слов. Отсюда – интерес к анакреонтической лирике.

- Что привлекает Вас в анакреонтике?

Одним из главных удовольствий в жизни человека анакреонтика считала любовь. Любовь — не жизнь сердца, а любование красотой. Любить — значит пленяться красотой. Любовь в анакреонтике — это предмет поклонения, воспевания. Для лирического героя она является главной жизненной задачей, без нее он просто перестает быть цельной личностью. Мое обращение к анакреонтике – это, скорее, попытка отразить внутреннюю жизнь человека.

Да, и заметьте, на празднике жизни, каким является анакреонтическая поэзия, нет места неразделенной любви. Это не может не привлекать.

- Я думаю, Вы не случайно очень много стихов написали о земных радостях и печалях, которые близки всем людям без исключения.

Вы правы. Их слог очень прост, ярок и доступен читателю любых поколений, как доступны описанные переживания: любовь, печаль, расставания, радости дружбы. Для меня очень важно утвердить в умах моих читателей эти вечные ценности человеческой души, может быть, даже в противовес уже привычным приоритетам, подчиняющим личность государству.

- Кого из Ваших современников Вы считаете человеком, близким Вам по духу?

Безусловно, таким человеком для меня является Евгений Болховитинов. Он с 1804 по 1808 года служил викарием Новгородским и епископом Старорусским в Новгороде и в Хутынском монастыре. Болховитинов известен как видный церковный деятель, человек обширнейших знаний, первый историк-археолог Новгорода. По его приглашению я не единожды посещал Хутынь. Там мне очень нравится монастырь. Прелестное, тихое, умиротворенное местечко. Когда придет время душе моей проститься с телом, я хочу быть похоронен там.

- Гавриил Романович, Вас называют поэтическим биографом Суворова. Что привлекало Вас в этом человеке?

Дворянин, сын екатерининского вельможи, полный кавалер отечественных орденов, граф, князь, под конец жизни генералиссимус всех российских войск, он не только не стремился к тому, что давали все эти привилегии, но был им чужд и враждебен. Когда в фельдмаршальском мундире, увешанном бриллиантами стоимостью в несколько деревень, он садился с артелью за кашу, - все это не было позерством. То, что у другого выглядело бы лишь капризами барина, воспринималось солдатами просто и естественно, ибо Суворов был для них «свой», «батюшка наш», «отец родной»:

Ступит на горы, - горы трещат;
Ляжет на воды – воды кипят;
Граду коснется, - град упадет.

- За последние годы Вы написали несколько драм на исторические сюжеты: «Добрыня», «Пожарский», «Ирод и Мариамна», «Евпраксия», «Темный». Чем привлекает Вас театр?

В театре мне нравится возможность соединить живопись, стихи и музыку воедино.

- Тематика и проблематика поэзии разнообразна. И поэты нередко большую часть своих произведений посвящают какой-либо особенной, выбранной ими области. Так есть поэты, которых мы называем поэтами-философами, есть поэты, в чьем творчестве преобладает любовная лирика… Каким поэтом можете назвать себя Вы?

Душой и сердцем я прежде всего гражданский поэт.

- Ваше творчество бессмертно. Однако наше телесное существование не вечно... Скажите, а Вы не думали о приемнике?

Я никогда не искал того, кому собрался бы поручить продолжать эту вечную борьбу с человеческими пороками, государственной несправедливостью и тому подобным. Но, я думаю, я уже встретил того, кто в дальнейшем явится продолжателем этого великого дела.

Мы встретились с ним лишь однажды. Помнится, это было на публичном экзамене в Царскосельском лицее в 1815 году. К моему приятному удивлению, на экзамене по русской словесности лицеисты читали мои стихи. И вот вышел невысокий смуглый отрок, я почему-то сразу обратил на него внимание. В его глазах, в его лице, во всем теле его угадывалось волнение. Он прочел свои стихи, кажется, это были «Воспоминания в Царском Селе». Его голос отрочески зазвенел, когда он дошел до стиха, где упоминается мое имя. Я и сам, признаться, вдруг разволновался не на шутку, даже задрожал немного – так меня поразило выступление этого мальчика. Да-а, это было восхитительно!.. Однако едва кончив чтение, Пушкин убежал. И хоть я и требовал его к себе, хотел обнять, но, к сожалению, Александра не смогли отыскать. Хотел бы я еще его увидеть. Очень интересно побеседовать с этим молодым человеком! Он, думаю, станет моим продолжателем.

- О чем мечтает поэт Гаврила Романович Державин?

В этот момент лицо Державина оживилось, глаза вспыхнули.

Был нищ и наг – стал знатен и с порядочным состоянием. Был безвестен – сделался знаменит; все питерские журналы – «Зеркало света» и «Лекарство от скуки и забот» Туманского, «Новые ежемесячные сочинения Дашковой», «Новый Санкт - Петербургский вестник» Богдановича наперебой просят о сотрудничестве. В семье счастлив со своей женой и безмерно, хоть детей не прижили. Посвыклись, но по-прежнему горячо любим друг дружку. Чего ж еще желать?

***

Сколько простосердечия, теплоты, живости и благодушия в этом гениальном таланте, представляющем собой целую эпоху в истории литературы.  Размышляя о жизни и смерти, поэт в своих исканиях пришел к постижению истины через веру в Спасителя. И нам в утешенье оставил слова надежды:

Почто ж терзаться и скорбеть,
Что смертный друг твой жил не вечно?
Жизнь есть небес мгновенный дар;
Устрой ее себе к покою
И чистою твоей душою
Благословляй судеб удар.

Иванова Ангелина, Петрова Ангелина

Новости

Цветаева