Сейчас словосочетание "Брестский мир" стало уже нарицательным – оно обозначает не просто поражение, а поражение абсолютное, национальное унижение. Нередко добавляют эпитет "позорный", а еще чаще – "похабный" – так собственное "дитя" окрестил сам Ленин.

Спорить с этим трудно, да и незачем. По условиям мирного договора, заключенного 3 марта 1918 года в Брест-Литовске между Советской Россией и Германией (и ее союзниками: Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией), Россия шла на беспрецедентные уступки. На Западе от России отторгались Польша, Прибалтика и часть Белоруссии.

В пользу Турции Россия отказывалась не только от территориальных приобретений, сделанных во время войны в Восточной Анатолии, но и теряла ряд присоединенных ранее областей – Карский, Ардаганский и Батумский округа.  Более того, если поначалу члены советской делегации настаивали на том, что народы, живущие на оккупированных территориях, должны самостоятельно определить свою судьбу, то в тексте договора говорилось, что Германия и Австро-Венгрия определят их будущее сами – "по снесении с их населением". Что это должно было означать на практике, вряд ли стоит пояснять. Также Россия обязывалась незамедлительно провести полную демобилизацию армии, признать независимость гетманской Украинской Народной Республики и вывести свои войска с территории Украины, Прибалтики и Финляндии. Россия выплачивала 3 миллиарда рублей репараций, также восстанавливались невыгодные для России тарифные соглашения с Германией. От выдвинутого большевиками принципа "без аннексий и контрибуций" не осталось и следа.

Кажется парадоксом, но, кроме предательства национальных интересов, многие члены партии обвиняли творцов Брестского мира в предательстве международного коммунистического движения: выходившая из войны Россия давала передышку Германии, что делало призрачными шансы на революцию в этой стране.

Впрочем, заключив мирный договор, большевики получили шанс спасти Советскую республику – по их логике она стоила отторженных земель.

 По странному совпадению, Брестский договор был заключен в один день с другим мирным соглашением, заключенным Россией на 40 лет раньше, круглую дату которого мы отмечаем сегодня. Ровно 130 лет назад, 3  марта 1878 года, был подписан Сан-Стефанский мирный договор между Россией и Турцией. Кстати говоря, на совпадении даты исторические пересечения двух мирных договоров не заканчиваются. По-разному, но к обоим договорам имеют отношение Германия (во многом из-за ее позиции Берлинский конгресс изменил условия Сан-Стефанского договора), Турция и Болгария (если в первом случае Болгария была обязана всем русскому оружию, во втором она вместе с Турцией входила в состав Четвертного союза). Кроме того, в силу разных причин, но оба договора не вступили в силу. Фактически, то, чем был Брестский договор для России, был для Турции – Сан-Стефанский. Разумеется, все это – не более чем исторические совпадения, тем более понятные, если учесть тот факт, что внешнеполитические устремления России в этот период были достаточно постоянными. Совпадения эти отнесем скорее к разряду "исторических достопримечательностей".  

В отличие от Брестского мира, Сан-Стефанский договор оформил победу России в Русско-Турецкой войне 1877-78 гг., стал нашим реваншем за поражение в Крымской войне. Он закрепил независимость Сербии, Черногории и Румынии. Согласно его статьям, на Балканах возникло бы новое обширное государство – Болгария, которая объявлялась самоуправляющимся княжеством под временным управлением российского императорского комиссара. На Кавказе к России отходили те самые Карс, Ардаган и Батум, Баязид, которые затем были отданы Турции в Брест-Литовске. 

Если воспользоваться формулой Гегеля для оценки исторического процесса, Сан-Стефанский договор – это, несомненно, тезис российской внешней политики. В таком случае Брестский мир – это антитезис. Синтезом этого направления отечественной истории, вероятно, нужно считать "Пакт Молотова – Риббентропа" - Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом, в котором обе страны признали силу друг друга, поделив сферы влияния и установив таким образом status quo. Впрочем, словно подвластный какому-то историческому року, и этот договор просуществовал недолго.

Но вернемся к Брестскому миру. Как ни странно, у него есть и другая сторона. Это может показаться странным, но участники переговоров в Брест-Литовске оставили очень интересные, нередко весьма остроумные, даже забавные, и тем драгоценные, описания происходивших событий.

Вот, к примеру, первое впечатление участника переговоров немецкого статс-секретаря Рихарда фон Кюльманна о главе советской делегации Троцком, пришедшем на смену Иоффе: "Уже на следующее утро состоялось первое пленарное заседание. Картина полностью изменилась. Троцкий был человеком совсем другого склада по сравнению с Иоффе. Не очень большие, острые и насквозь пронизывающие глаза за резкими стеклами очков смотрели на его визави сверлящим и критическим взглядом. Выражение его лица ясно указывало на то, что он лучше бы завершил малосимпатичные для него переговоры парой гранат, швырнув их через зеленый стол, если бы это хоть как-то было согласовано с общей политической линией".

Запись, сделанную в дневнике Верховного главнокомандующего Германской Восточной армией генерала Макса Гофмана, сложно читать без улыбки: "Я никогда не забуду первого обеда с русскими. Я сидел между Иоффе и Сокольниковым, тогдашним комиссаром финансов. Напротив меня сидел рабочий, которому, по-видимому, множество приборов и посуды доставляло большое неудобство. Он хватался то за одно, то за другое, но вилку использовал исключительно для чистки своих зубов. Наискосок от меня рядом с князем Хоенлое сидела террористка Биценко, с другой стороны от нее – крестьянин, настоящее русское явление с длинными седыми локонами и заросшей, как лес, бородой. Он вызывал у персонала некую улыбку, когда на вопрос, красное или белое вино предпочитает он к обеду, отвечал: "Более крепкое".

Сам Троцкий, в целом весьма придирчивый и строгий наблюдатель, не может, как кажется, удержаться от небольшой ухмылки (хотя улыбку его представить все же сложно), вспоминая о тех самых обедах: "Первую советскую делегацию, которую возглавлял Иоффе, в Брест-Литовске охаживали со всех сторон. Баварский принц Леопольд принимал их, как своих "гостей". Обедали и ужинали все делегации вместе. Генерал Гофман, должно быть, не без интереса смотрел на товарища Биценко, которая некогда убила генерала Сахарова. Немцы рассаживались вперемежку с нашими и старались "дружески" выудить, что им было нужно. В состав первой делегации входили рабочий, крестьянин и солдат. Это были случайные фигуры, мало подготовленные к таким козням. Старика крестьянина за обедом даже слегка подпаивали". О генерале Гофмане он вспоминал вот что: "Генерал Гоффманн  <…> показывал, что ему не симпатичны закулисные хитрости дипломатии, и несколько раз ставил свой солдатский сапог на стол переговоров. Мы сразу поняли, что единственная реальность, которую действительно следует воспринимать всерьез при этих бесполезных разговорах, это сапог Гоффманна".

Написанные в таком ключе воспоминания не только о событиях, связанных с Брестским миром, но и о русской революции вообще, не являются исключением. Вспомнить хотя бы полные мягкой насмешки над происходящим воспоминания командующего войсками Петроградского военного округа в 1917 году П. А. Половцева.

Такому отношению к, казалось бы, полной трагизма истории, конечно, есть свое объяснение. События в России развивались так стремительно, и развал был настолько всеохватным, что, кажется, многие современники в 1917-1918 годах, преодолев определенный психологический порог, уже смотрели на происходящее несколько отстраненно и даже не без улыбки. В столь сложных, давящих исторических условиях чувство юмора – зачастую единственное спасение для многих участников событий в России. Во всяком случае, это поистине ценные свидетельства того, что даже в столь безумные годы люди остаются людьми, свидетельства того личного, задушевного отношение к истории, которого так не хватало натужно серьезному XX веку.

Улыбке всегда есть место - даже в самых тяжелых, нервных, больных ситуациях. И совпадения, такие, как в случае с Брестским и Сан-Стефанским миром, также бывают забавны – точнее, в них всегда можно найти забавную сторону. Возможно, происходит это потому, что в истории, какой бы неодолимой силой она ни казалась, действуют и творят люди – со своими странностями, слабостями – всем тем, что мы зовем "личным". Отвлеченной истории без людей не существует, и даже в той несправедливости, которая,  может быть,  нас окружает, есть место теплому душевному сопереживанию. Это то малое, что мы можем противопоставить тяжкой силе истории.