История русско-сербских контактов, и в частности миграций, с позиции сегодняшнего дня выглядит своеобразным маятником: до начала прошлого века мы можем говорить о массовых переселениях сербов в Российскую империю, их службе в российской армии, влиянии на русскую культуру, вкладе в становление Российского государства (особенно это актуально по отношению ко временам Петра Великого). Россия же на Балканах присутствует в основном опосредствовано – в виде издававшейся в России для православных подданных Османской империи духовной и учебной литературы, финансовых вложений в монастыри и образовательные центры, чуть позже в качестве военной помощи Сербскому княжеству, борющемуся за окончательную независимость от турок.

После Октябрьской революции и Гражданской войны маятник русско-сербских отношений перемещается в противоположную сторону. Королевство Югославия (до 1930 года – Королевство сербов, хорватов и словенцев) приютило, по самым скромным подсчётам, 200 тысяч российских беженцев. Необходимо сразу отметить, что для подавляющей части русских изгнанников Югославия стала промежуточной остановкой на пути в Западную Европу, США, Канаду, Латинскую Америку. К началу Второй мировой войны в Югославии было официально зарегистрировано около 40 тысяч российских беженцев – менее четверти от изначального числа эмигрантов [i]. Однако и это, вне всяких сомнений, очень значительная цифра для патриархальной, преимущественно аграрной Югославии. Чтобы объяснить совершенно особые условия, особый климат, созданный для русских в Югославии при короле Александре Карагеоргиевиче, нужно обратиться в глубь истории, поскольку в своём отношении к России и русским он являлся продолжателем многовековой национальной традиции.

Исторические связи России и Сербии имеют многовековую традицию начиная, как минимум, со времён Крещения Руси. В XIII-XV веках, когда Русь находилась под татаро-монгольским игом, сербские правители поддерживали русский монастырь Св. Пантелеймона (Руссик) на Афоне. Этим участие сербов в поддержании православной веры и культуры византийского корня на Руси не ограничивалось, достаточно вспомнить религиозных просветителей Григория Цамблака и Пахомия Логофета (также известного как Пахомий Серб), внёсших огромный вклад в становление русского летописного жанра, исправление богослужебных книг и церковных обрядов. О Логофете В. О. Ключевский писал: «Пахомий дал русской агиографии много образцов того ровного, несколько холодного и монотонного стиля, которому легче было подражать при самой ограниченной степени начитанности». Цамблак же, наоборот, является родоначальником стиля русской духовной и житийной литературы, охарактеризованного Д. С. Лихачёвым как «экспрессивно-эмоциональный».

XV-XVI века для Руси стали временем национальной консолидации, временем возникновения централизованного государства и оформления имперской идеи («Москва – третий Рим, а четвертому не бывать» [ii]). Для балканских же государств, и в частности Сербии, этот период стал временем потери национальной государственности, порабощения Османской империей. Как справедливо отмечает крупнейший югославский византолог, историк русского происхождения В. А. Мошин, «эпоха, ставшая для южных славян временем тяжкого рабства, для их восточных собратьев оказалась эпохой рождения новой политической жизни. Именно в это время Москва формулирует свою политическую миссию: защищать христианский мир от неверных и охранять Православную церковь от "нечестивых агарян"» [iii]. 

Начавшись при Иване III, паломничество сербского духовенства и знати к московскому двору продолжается в ещё больших масштабах при Василии III и Иване IV. В 1550 году Иван IV Грозный после общения с сербскими церковными иерархами направляет письмо турецкому султану Сулейману II, призывая его чтить святыни Хиландара и других сербских монастырей. В 1556 году Грозный дарит монахам Хиландарского монастыря помещение для монастырского подворья в центре Москвы. Согласно тогдашней практике, подворье становится и своего рода дипломатическим представительством Сербии на Руси, там же собираются книги, церковная утварь и деньги для отправки на Балканы.

Политика русских царей в отношении балканских народов остаётся неизменной вне зависимости от того, представители какой династии находятся у власти. Более того, Борис Годунов и Василий Шуйский проявляли к собратьям по вере, пребывающим под турецким гнётом, даже большую щедрость, чем Рюриковичи. Именно Годунов впервые предложил сербским беженцам в массовом порядке переселяться на Русь, процесс переселения начался, но развития не получил из-за Смуты [iv]. Не обходят своим вниманием угнетёные балканские народы и первые правители из дома Романовых – в правление Михаила Фёдоровича регулярную материальную помощь начинает получать косовская Печская патриархия, Алексей Михайлович принимает у себя трансильванского митрополита Савву II Бранковича и его брата, графа Григория Бранковича. Бранковичи являются светскими и духовными лидерами сербской диаспоры в Венгрии и мечтают о создании на заселённых сербами венгерских территориях православного княжества Иллирия. Алексей Михайлович благосклонно относится к геополитическим проектам Бранковичей, по одной из версий даже обещает им финансовую поддержку [v].

Крымские походы князя В. В. Голицына (в правление царевны Софьи Алексеевны, 1687 и 1689 годы) знаменуют собою переход России к попыткам военного решения Восточного вопроса. Василий Голицын не показал себя выдающимся полководцем, собственно, до крупномасштабных военных столкновений с крымскими татарами, а тем более с турками во время Крымских походов так и не дошло. Скорее можно говорить о безусловном дипломатическом даровании Голицына [vi]. Его талант дипломата проявился, в частности, в переговорах в 1688 году с хиландарским архимандритом Исайей, посланцем фактического лидера православных сербов, патриарха Арсения III Черноевича. Устами хиландарского архимандрита Арсений III выражал опасения в связи со вступлением России в католическую Священную лигу, хотя и направленную против турок, но «чуждую православию». В. Голицын развеял опасения сербского владыки и уверил его в том, что после победы над Крымским ханством Москва неизбежно обратит свой взор на Балканы. Он также призвал сербов не провоцировать Османскую империю восстаниями и военными вылазками во время русского похода в Крым с тем, чтобы после этого выступить против Турции общими силами [vii]. Планам Голицына не суждено было сбыться: на землю Крыма он так и не ступил, отступив от крепости Перекоп. Однако именно В. В. Голицын впервые сформулировал русско-сербскую военную доктрину, нашедшую своё фактическое воплощение лишь в начале XIX века.    

Своего пика русско-сербские связи достигают при Петре I. Именно в правление Петра сербы и черногорцы стали активно поступать на государеву службу. Поставив цель превратить Россию в великую морскую державу, Пётр I приглашает в качестве советников специалистов из Дубровника (Рагузы), Герцеговины, Черногории – регионов, славившихся богатыми морскими традициями [viii]. Значительное число сербов с территории Австро-венгерской военной границы прибыло в Россию, чтобы служить в русской армии, из них был укомплектован отдельный Сербский гусарский полк, принимавший участие в Полтавской битве и Прусском походе. Особого упоминания достоин видный русский дипломат, уроженец Дубровника (по происхождению герцеговинец) Савва Владиславлевич-Рагузинский, подписавший Кяхтинский договор с Китаем, служивший послом России в Риме и Константинополе. Помимо дипломатических свершений Рагузинский по заказу Петра перевёл на русский язык труд своего земляка Мавро Орбини «Славянское царство», книгу, которая стала для России основным источником информации о балканских славянах, а в XIX веке оказала значительное влияние на формирование идеологии славянофильства. В 1723 году, уже в самом конце своего правления, Пётр разрешает майору Ивану Албанезу, черногорцу по происхождению, привести и поселить в районе города Сумы несколько сот состоявших до этого на австрийской службе сербских военных (кавалеристов) с семьями. С этого первого скромного поселения берут своё начало два сербских территориальных образования, существовавших в Российской империи – Новая Сербия и Славяносербия.

Пётр Великий рассматривал также возможность направления в Сербию русских учителей для поддержания грамотности и православной веры, как своего рода ответ на деятельность на Руси сербских просветителей (Григория Цамблака, Пахомия Логофета и др.) в средние века. Показательно, в каких выражениях сербы просили Петра прислать учителей. Митрополит Моисей Петрович, например, пишет Петру Великому: «Не материальные блага испрашиваю, а духовные. Не денег требую, а помощи в просвещении, оружия душам нашим. Будь нам вторым Моисеем и избавь нас из Египта незнаний!» [ix]. В феврале 1724 года Петром был издан указ «О направлении из Св. Синода в Сербию для обучения тамошнего народа детей латинского и словенского диалектов двух учителей». Однако при жизни Петра осуществить просветительские планы не удалось, и первый русский учитель, Максим Терентьевич Суворов, прибыл на Балканы уже в правление Екатерины I, в августе 1725 года.   

С миссии Максима Суворова начинается история россиян в Сербии. В городе Карловац на Австрийской военной границе им была открыта так называемая «Славянская школа», в которой готовили как будущих священников, так и преподавателей светских дисциплин. Примечательно то, что уже в XX веке (с 1921 по 1944 год) этот же город, поменявший к тому времени название на Сремски Карловцы, стал прибежищем Высшего церковного управления Русской православной церкви заграницей (РПЦЗ), отсюда уничижительное название Зарубежной церкви – «карловацкие раскольники». Мы в очередной раз видим, что уникальное дружественное отношение сербских светских и духовных властей к российским эмигрантам в XX веке не было случайностью. По большому счёту можно говорить о том, что митрополит Антоний (Храповицкий) в 1921 году пожал всходы семян, посеянных Максимом Суворовым в 1725 году.

Справедливости ради необходимо отметить, что у Суворова складывались довольно непростые отношения с сербскими церковными иерархами, которые вынуждены были подчинять свои устремления дипломатическим интересам Вены. Суворов переезжает из Карловца в Белград, чтобы там продолжить свою деятельность, но в 1732 году вынужден покинуть пределы Сербии и обратиться за помощью к российскому посланнику в Вене Ланчинскому. Разобравшись в ситуации, Ланчинский докладывает в Сенат, что миссия Суворова была успешной и её имеет смысл продолжить, несмотря на противодействие некоторых людей из окружения сербского митрополита и австрийских властей. Суворов отбывает для продолжения своей образовательной миссии в Петроварадин (нынешний сербский город Нови Сад), затем в Сегедин (в наши дни – венгерский город Сегед). В 1736 году Максим Суворов возвращается в Россию, однако одиннадцать лет его просветительской деятельности не проходят даром – он подготовил сотни священнослужителей и учителей, заложил основы сербского светского образования, завоевал авторитет среди сербов [x]. Новый сербский митрополит Викентий Йованович, с которым у Суворова сложились вполне хорошие отношения, просит Синод продолжать присылать наставников из России, гарантируя им все необходимые условия [xi].

Миссию Суворова продолжили другие российские просветители, в основном выпускники Киевской духовной академии – Э. Козачинский, П. Казуновский, Т. Климовский, Г. Шумлян, Т. Левандовский, И. Минацкий. Эммануил Козачинский возобновил работу открытой Суворовым школы в Сремских Карловцах, а себя провозгласил «префектом» школы. При Козачинском в Сремских Карловцах силами учеников школы была поставлена пьеса «Трагикомедия», написанная «префектом» по мотивам событий сербской истории. Эта скромная школьная постановка официально считается началом сербского театра, а сам Козачинский – первым сербским драматургом [xii]. Товарищи Козачинского занялись учительством в Белграде, Сегедине, Осиеке и Вуковаре. Однако установившийся в России в правление Анны Иоанновны политический режим, получивший в истории название «бироновщины», не слишком поощрял православное миссионерство и просветительство, да и балканское направление интерес для России потеряло. В конце тридцатых годов XVIII века большая часть «бурсаков» возвращается в Киев, за вычетом двоих, которые успели обзавестись семьями и предпочли остаться среди сербов.

После Козачинского и его товарищей русские учителя не появлялись на земле Сербии около ста лет, виной чему политическая ситуация в России и Австрии, а также напряжённость в отношениях обоих этих империй с Турцией. Однако, «единожды вкусив плодов российского просвещения», сербское духовенство и обеспеченные слои населения (торговцы, военные) уже не могли довольствоваться полуграмотными учителями из местных. Значительное число сербов отправляется на обучение в Россию, прежде всего, в Киевскую духовную академию в силу её близости к Балканам. За период с 1721 по 1768 год обучение в Киеве прошли 28 уроженцев Сербии, в том числе будущий учёный-историк Йован Рачич, просветители Дионисий Новакович и Евстафий Склеретич [xiii].

Русское влияние на населённые сербами области Австрии и сопредельные районы Турции привело к тому, что образованная часть местного населения начала отказываться от сербского языка в пользу некоего волапюка, названного «славено-сербским языком» и состоявшего из смеси языков сербского, русского и церковно-славянского. Причём язык этот становится не только литературным, но и повседневным разговорным языком, говорить на новом языке – «славянствовать» – должны все люди, претендующие на образованность. Несмотря на деятельность сербского просветителя XIX века Вука Караджича, создателя современного сербского языка, активно боровшегося с «славено-сербизмами» и старавшегося по возможности заменять их простонародными словами, «во многих выражениях современного литературного сербского языка заметны следы русских и церковно-славянских форм» [xiv]. 

Продолжалось и переселение сербов в Российскую империю. Начавшись при Петре Великом, оно имело место на протяжении всей первой половины XVIII века, хотя число сербских мигрантов было относительно невелико. Переломным моментом для переселения сербов в Россию стали 1751-1752 годы. Австрийская императрица Мария-Терезия решила упразднить свободы, которыми пользовалось сербское население пограничного с Турцией района Военной границы, чем спровоцировала невиданную доселе волну миграций. За два года в Российскую империю переселилось столько же сербов, сколько за двадцать лет, прошедших с момента основания Иваном Албанезом первой сербской колонии в Новороссии. Показателен пример полковника Ивана Шевича, который, решив принять российское подданство, привёл с собой 210 мужчин с семьями, общим числом до пятисот человек [xv]. Кабинет российской императрицы Елизаветы Петровны, полагая, что сербы и впредь будут переселяться в Россию в таком же количестве, в 1751 году принимает решение о создании автономной области Новая Сербия (в северо-западной части Запорожья), а в 1753 – Славяносербии (между реками Бахмутом и Луганью). Оба территориальных образования были подчинены непосредственно Сенату и Военной коллегии.   

Всего в правление Елизаветы Петровны на территорию современных Луганской и Кировоградской областей Украины переселяется до трёх тысяч сербов, преимущественно бывших до этого подданными Австрии, хотя имелись и беженцы из Турции. Поселенцы вели полувоенный образ жизни, схожий с казачьим, и должны были защищать юг России от набегов крымских татар, а также быть готовыми к мобилизации в случае военных действий России с Турцией в районе Дуная. Однако надежды российского правительства на неослабевающий поток переселенцев с Военной границы не оправдались. Императрица Мария-Терезия, поняв, что буферная зона, отделяющая Австрию от Турции, находится под угрозой исчезновения, восстановила часть ранее упразднённых льгот сербского населения, а с другой стороны строжайше запретила сербским офицерам переходить в российское подданство. Эти и ряд других мер, а также то, что земли, предлагаемые сербам для поселения в России, по преимуществу были дикими и неосвоенными, привели к тому, что к началу шестидесятых годов XVIII века сербская военная эмиграция в Россию практически прекратилась.  

Обе сербские области потеряли автономию и вошли в состав Новороссийской губернии при Екатерине II (1764 год). Сербским переселенцам, имевшим офицерские звания, было даровано дворянство и поместья в сопредельных областях, рядовые сербских полков становились государственными крестьянами без права передачи их государством в частную собственность, что было оговорено особым указом [xvi]. В силу одинаковой веры, схожести языков и обычаев сербские переселенцы чрезвычайно быстро были ассимилированы россиянами и малороссами. На 1862 год о сербском происхождении своих предков в Новороссии помнили не более тысячи человек, к 1900 году всякие следы присутствия сербских поселенцев теряются [xvii]. Многие обрусевшие сербы оставили значительный след в российской истории, самый известный из них, вероятно, генерал М. А. Милорадович, имя которого для большинства россиян ассоциируется, к сожалению, только с восстанием декабристов и выстрелом Каховского, хотя Милорадович, безусловно, заслуживает памяти как боевой генерал [xviii]. Можно вспомнить также Н. И. и Л. И. Депрерадовичей, внуков одного из основателей Новой Сербии Райко Прерадовича, блистательных боевых генералов, известных скорее как активные участники свержения Павла I [xix].  

История сербских поселений, равно как и сербов на русской службе, принципиально важна для понимания отношения этого народа к России. Готовность Сербии принять русских эмигрантов в 20-е годы XX века напрямую проистекает из готовности России принять сербских беженцев в XVIII–XIX веках и того вклада, который Россия внесла в формирование сербской культуры. Для многих тысяч сербов Россия стала второй родиной, а автономные области в составе Российской империи они рассматривали как зародыш будущего сербского государства под эгидой российского императора. Новая Сербия и Славяносербия стоят в том же ряду, что «новый Израиль» под властью русского царя, на который уповал средневековый сербский летописец, и «православная Иллирия», о которой мечтал Георгий Бранкович.

Очевидно, что поддержка Россией православного населения Балкан, активное привлечение сербов и черногорцев на российскую службу, создание особых условий для сербских переселенцев были обусловлены не альтруизмом, а геополитическими интересами России, которые в отношении Балкан со времён Ивана Грозного по сей день изменились мало. Но вплоть до середины XIX века, когда получившая автономию от Турции Сербия начала пытаться выстраивать собственную международную политику, интересы России практически полностью перекликались с чаяньями сербского народа. Поэтому здесь уместно говорить не о «прозелитизме» России на Балканах, а о принципиальной тождественности русской и сербской национально-политической парадигмы.

Конец XVIII века в российской внешней политике проходит под знаком обострения отношений с Турцией и последующих Русско-турецких войн. 19 января 1769 года Екатерина II издаёт воззвание к балканским христианам «на славянском и греческом языках», в котором призывает православных подданных Османской империи к восстанию и активному сопротивлению туркам. Воззвание начинает распространяться на Балканах российскими агентами. Однако если Черногория и Босния отвечают на начало Русско-турецкой войны массовыми вооружёнными восстаниями, то в Сербии имеют место лишь незначительные волнения. Это связано с очень неудачным для сербов исходом последней австро-турецкой войны (1737-1739 годов), вследствие которой Австрия потеряла свои владения к югу от Дуная, в том числе Белград, а население севера Сербии (вновь образованного Белградского пашалыка) подверглось со стороны турок жесточайшим репрессиям. Только к восьмидесятым годам XVIII века сербы накопили достаточно сил для нового восстания.

В 1787 году недовольная условиями Кючук-Кайнарджийского мира Турция объявила войну России, не зная о заключённом незадолго до этого военном союзе между Россией и Австрией. Начало войны послужило толчком к развитию антитурецкого движения в Сербии. Сербские повстанцы освобождают север страны, а в 1788 году австрийская армия в очередной раз отбивает у турок Белград. Но эта победа оказывается недолговременной. В 1791 году, по условиям Систовского мирного договора, Австрия уступает все завоеванные территории Турции. Эти события имеют два принципиально важных для истории взаимоотношений России и Сербии последствия. Во-первых, сербы окончательно утрачивают веру в способность Австрии помочь их освобождению от турок. Отныне устремления сербов не только в области образования и религии, но и в военной сфере связаны, прежде всего, с Российской империей. Во-вторых, большое количество имеющих боевой опыт сербов в очередной раз устремляется в Россию. Кто-то из них оседает в находящихся под протекцией России дунайских княжествах Молдавии и Валахии в ожидании начала новых боевых действий, кто-то вливается в ряды Бахмутского гусарского корпуса, возникшего на месте упразднённых сербских автономий.

Правление Павла I стало непростым испытанием для российско-сербских отношений. Императора, провозгласившего себя великим магистром Мальтийского ордена, многие подозревали в отказе от православия, что вполне логично, поскольку орден Св. Иоанна Иерусалимского априори является католическим. На Балканах начинается брожение умов, российского императора называют антихристом. Справедливости ради надо отметить, что подобные умонастроения экспортируются из самой России, так как православный клир в массе своей Павла с его реформами не понял и не принял [xx]. Неприятием связи Павла с орденом и отказом императора от традиционной православной обрядности может отчасти объясняться и активное участие в его свержении братьев Леонтия и Николая Депрерадовичей и других сербских офицеров на русской службе [xxi].

Восшествие на престол в 1801 году Александра I породило большие ожидания среди сербов. В 1803 году аудиенцию у императора имеет пивский архимандрит Арсений Гагович, который призвал Александра устремить свой взор на Сербию и содействовать избавлению сербов от турецкого ярма. Архимандрит был принят в целом благосклонно и даже в чем-то обнадёжен. В начале 1804 года Карловацкий митрополит Стефан Стратимирович направляет Александру I подробнейший «мемуар», в котором описывает текущую ситуацию в регионе, просит военной помощи в освобождении Сербии от турок и возобновления деятельности русских учителей. Весною 1804 года отдельные антитурецкие вылазки сербских повстанцев, ставшие ответом на очередную волну репрессий со стороны турок, подчиняются единому руководству. Во главе восстания становится Георгий Петрович (Карагеоргий).

[i] Мирослав Йованович. Русская эмиграция на Балканах. 1920-1940. Москва, 2005. С. 8

[ii] Принято считать, что эта формула восходит к  посланию псковского старца Филофея великому князю Московскому Василию III (цит. по: Памятники литературы Древней Руси: Конец XV – первая половина XVI века. М., 1984. С. 441).

[iii] В. Мошин. Тречи Рим и Jужни словени // Руско-Jугословенски алманах. Панчево, 1934. С. 53.

[iv] Мошин, там же. С. 55-56.

[v] Иларион Руварац. Одломци о грофу Ђорђу Бранковићу и Арсенију Црнојевићу патријарху с три излета о такозваној Беликој сеоби српског народа. Белград, 1896.

[vi] В бытность В. Голицына главой Посольского приказа Россия вступила в Священную лигу, объединявшую Польшу, Австрию и Венецию в борьбе против турок. Также при Голицыне был подписан Нерчинский договор с Китаем, заключён «Вечный мир» с Польшей.  

[vii] Стефан Чакић. Велика Сеоба Срба и патријарх Арсеније III Црнојевић. Нови Сад, 1990. С. 67-69

[viii] Один из приглашённых, житель черногорской Боки Которской Мате Змаевич стал адмиралом русского Балтийского флота, вообще же, счёт балканских уроженцев, служивших на российском флоте в годы Петра, идёт на десятки.

[ix] А. Б. Артемьев. У излучины Дуная. М, 1999. С. 10-11.

[x] По возвращении в Россию Максим Суворов назначен директором Московской синодальной типографии, умер в 1770 году.

[xi] Соловьев, там же.

[xii] История Югославии. Москва, 1963. Т. 1. С. 300.

[xiii] Ю. В. Костяшов. Сербы в Австрийской монархии в XVIII веке. Калиниград, 1997. С. 175.

[xiv] И. Голенищев-Кутузов. Русская культура и Югославия // Числа. Париж, 1930. № 5. С. 293.

[xv] Сеоба Срба у Руско царство половином 18 века. Нови Сад, 2003. С. 213-221.

[xvi] Там же. С. 430-436.

[xvii] M. Kostic. Srpska naselja u Rusiji. Beograd, 1923. S. 127-129.

[xviii] Генерал М. А. Милорадович – участник Итальянского и Швейцарского походов А. В. Суворова и всех сражений кампании против Наполеона, в которых участвовали российские войска, от Аустерлица до Лейпцига. В общей сложности участвовал в более чем пятидесяти сражениях, убит, будучи в должности военного генерал-губернатора Санкт-Петербурга. 

[xix] Леонтий Депрерадович отлично проявил себя во время двух русско-турецких войн (1768-1774 и 1787-1792 годов) и Аустерлицкого сражения, но в 1807 году уволен в отставку, в том числе и из-за непростых личных отношений с Александром I. Николай Депрерадович прошёл все войны с Наполеоном, также блестяще показал себя под Аустерлицем, во время Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русской армии был начальником Первой гвардейской кирасирской дивизии, в битве при Фер-Шампенуазе в 1814 году командовал российской кавалерией и, по мнению многих историков, фактически решил исход сражения, приведшего к взятию Парижа и капитуляции Наполеона.

[xx] Г. И. Чулков. Императоры: психологические портреты. М, 1927. С. 27-32

[xxi] Из источников известно, что Павел I симпатизировал черногорцам, их вынужденно аскетичному и насквозь милитаризированному образу жизни, считая их народом «благородным и рыцарственным». Принято считать, что Павел наградил орденом Св. Александра Невского черногорского владыку Петра, хотя на самом деле указ о награждении подписала незадолго до своей смерти Екатерина II. Павел также установил ежегодную ренту для Черногории, которая, впрочем, вскоре после его смерти перестала выплачиваться. В личной охране Павла также состояли черногорцы, которым он всецело доверял. Однако во время покушения на императора его черногорская охрана не оказала никакого сопротивления заговорщикам. Причины этого поступка в научной литературе не исследованы, а, к примеру, писатель М. Алданов объясняет это трусостью черногорцев. Думается, что причины нежелания черногорцев защищать российского императора коренятся не в трусости, а в нежелании проливать кровь за правителя, отступившегося от православной веры. Возможно также, что братья Л. и Н. Депрерадовичи каким-то образом смогли повлиять на своих соплеменников.