Нет сомнений — сейчас произнесут массу давно затёртых и ни к чему не обязывающих слов: «ушла эпоха», «последний из могикан» и т. п. Но в том, что касается литературы, да и общественной жизни, Гранин и в самом деле — последний из своего поколения. Последний Зубр — тут вполне уместно сравнение автора с одним из его героев, Николаем Тимофеевым-Ресовским...

Когда даже самым беглым и поверхностным взглядом обозреваешь почти полное столетие его жизни, совпавшее с веком русских революций, поневоле задашься вопросом: а для чего целый век был ему отмерен? Ведь мальчишка, сын лесника, родившийся в первый день «великого и страшного» для нашей страны года от Рождества Христова 1919-го, запросто мог сгинуть и от голода, и от сыпняка, и от пули любого упившегося в дым «борца за народное счастье»... да мало ли в те годы было возможностей пропасть безвестно? 

Где именно родился Гранин – то ли в Курской губернии, то ли в Саратовской, равно как и о некоторых эпизодах его биографии – спорят до сих пор. Однако споры эти уже ему не повредят. И при этом вряд ли кто-то усомнится в том, что выпускник Ленинградского электромеханического, пошедший в 1940-м работать на бывший Путиловский завод, о литературной стезе не помышлял ни в коей мере.

Гранин нигде не говорил об этом прямо, но писателя, если угодно — творца, разбудила в нём война, которую он прошёл от звонка до звонка. Многие ли из его ровесников выжили в этой мясорубке, о которой он сам вспоминал уже в XXI веке: «Когда отступали, это было где-то в конце июля месяца 41-го года, мы сидели в окопах под Лугой и выменивали винтовки. Я выменял карабин за сахар, за мыло. Потому что мы пошли без оружия. У меня была только бутылка с зажигательной смесью. Ничего не имел я».

Но о той войне Гранин напишет много лет спустя, напишет в необычной форме диалога самого себя образца 1941 года и себя – уже старика, много прочувствовавшего и передумавшего, и за этот роман («Мой лейтенант») он получит свою последнюю литературную награду – премию «Большая книга». Но это, повторимся, будет и буквально, и фигурально в другом тысячелетии.

А пока Гранин писал совсем о другом, о том, что в силу своей профессии он хорошо знал, – о науке. Любопытно, что первым редактором Даниила Гранина (его настоящая фамилия – Герман) был его однофамилец, Юрий Герман, родоначальник известной творческой династии. Кто-то удивится: как смог начинающий литератор в середине пятидесятых стать едва ли не властителем дум?

Кто-то скажет: удачно попал в мейнстрим. Сегодня ведь очень трудно представить себе, чем в пятидесятые и частично шестидесятые для советского общества, выходившего из морока сталинщины, была наука. Точнее, физика...  Это сегодня творцы науки заняты главным образом добыванием денег на неё. А в ту пору они были чем-то вроде небожителей, а Гранин стал их вестником, пророком. Почти каждый его роман тут же экранизировался – «Искатели», «Иду на грозу»...

Последний роман стал вообще своего рода феноменом. Знаменитая экранизация 1965 года, затем фильм-вариация на его темы «Поражение» 1987 года, да и сегодня, слышно, готовится новое его кинопрочтение... А в 60-е интеллигенция нередко говорила крылатыми фразами из первой, ещё черно-белой, экранизации. Помните? «Культа нет, но служители остались!», «Поменьше читать! Те, кто много читают, отвлекаются от самостоятельных мыслей», «До каких пор вы будете верить всему тому, что печатают?». 

И, конечно, самое знаменитое, давно ушедшее в фольклор: «Кто опаснее дурака? Не знаете? Дурак с инициативой». И дело тут, конечно, не в актуальности той или иной научной проблемы, а в том, можешь ли ты в любой среде, и не только научной, сохраниться, выжить, уцелеть как цельная личность, верная своим принципам, или ты размениваешь их на быструю карьеру. Тема, в сущности, вечная.

Но этих героев Гранин придумал. В советские же годы было немало вполне реальных личностей, вспоминать которых было либо неудобно, либо вообще запрещено. Кто в ту пору – кроме узкого круга учёных-профессионалов, да и то вполголоса – мог сказать, кто такой Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский? Именно благодаря гранинскому «Зубру» состоялась фактическая реабилитация великого генетика, полжизни прожившего с клеймом «изменника родины». 

Но мало кто ждал от Гранина, что он, имевший уже вполне сформировавшуюся литературную репутацию и негласный, но весьма почётный статус главного писателя города, возьмётся за совсем иную тему – тему ленинградской блокады. 

«Блокадная книга», написанная совместно с Алесем Адамовичем (Гранин не раз вспоминал потом, каких трудов стоило соавтору уговорить его приняться за неё), и стала главной книгой его жизни. И это ни в коей мере не роман, это та самая документальная проза (тогда никто не знал модных ныне словечек «докуфикшн» и «докудрама»), которая в самом прямом смысле «жжёт глаголом». Очень символично, что Гранин от души приветствовал присуждение Нобелевской премии Светлане Алексиевич: она делала и делает то же дело, что начали они в «Блокадной книге».

Судьба книги известна. Цензура потребовала изъять аж 65 фрагментов текста, в которых было то, о чём не только писать – упоминать в советские годы было просто немыслимо. Но о чём, тем не менее, знали все, кто прошёл круги блокадного ада. Людоедство. Мародёрство. Махинации с продуктовыми карточками... Факт очень характерный: полностью «Блокадная книга» была напечатана совсем недавно. И тут уж не вопрос тех или иных карьерных принципов. Тут много проще и много ужаснее. Ты находишь в себе силы остаться в любых условиях Человеком? Или ты превращаешься в зверя, в нелюдь, по чистой случайности остающегося в человеческой оболочке?

Но страшнее всего, когда эти стихии перемешиваются и грани размываются... Иногда думается поневоле, что Бог дал Гранину столь долгую жизнь и для того, чтобы в 95-летнем возрасте он смог выступить перед депутатами бундестага и лично рассказать им, например, о ленинградской матери, которая не стала хоронить трупик своего умершего ребёнка, а положила его между промёрзшими окнами и отрезала по кусочку мяса, чтобы накормить ещё живую дочь... Такое уж точно не могло привидеться никакому Данте. 

Ту речь в бундестаге он закончил словами: «Надо уметь прощать, но надо уметь и помнить. Вспоминать про годы войны тяжело, любая война – это кровь и грязь. Но память о погибших миллионах, десятках миллионов наших солдат необходима».

...В последние годы он никак не мог понять, почему его сравнивают с Андреем Сахаровым и Дмитрием Лихачёвым. Говорил – слишком несопоставимы масштабы, и, мол, кто я вообще такой рядом с ними? Но имеющий глаза да видит: он был и вправду – последним из...