Совсем недавно староверы, старообрядцы – это было что-то из области баснословного прошлого, что-то вроде «России, которую мы потеряли». Но вдруг оказалось, что не только у нас в стране, но и за рубежом русоголовые детишки в сарафанах, бородатые мужчины в вышитых косоворотках и женщины – матери больших семейств прекрасно живут своей обособленной жизнью, разводят скот, растят кукурузу, пшеницу, ягоды и фрукты, сберегают в чистоте и неприкосновенности русский язык и свои обычаи – и, в общем, как будто бы и не обращают внимания на то, что мир вокруг изменился. Они не чураются научно-технического прогресса, отлично управляются с сельскохозяйственной техникой, водят машины, используют Интернет, чтобы держать связь с единоверцами по всему миру, и при этом живут так, как будто на дворе не XXI век, а XIX. Все, кто случайно сталкиваются со староверами за рубежом, отмечают их совершенно несовременные черты: простодушие, спокойную степенность, патриархальность и особенную добросовестную ответственность. Поэтому дома староверов зажиточные, семьи – крепкие и вообще всё идёт по старинной пословице: у кержаков нет дураков.  А главное – центром их жизни как была, так и остается их вера, а также писаные и  неписаные законы. 

История раскола в России начинается с XVII века, при царе Алексее Михайловиче, когда патриарх Никон взялся за реформы церкви. В сущности,  давно назрела необходимость проверить и исправить богослужебные книги, избавив их от опечаток, описок, а также провести унификацию богослужений и привести его в соответствие с греческим, принятым как образец. Попытки как-то избавиться от прямых ошибок, допущенных при переводе книг и молитв, были и раньше – неоднократно книжники пытались сверять русские и греческие тексты, чтоб как-то отредактировать имеющиеся переводы. Но в России это всегда было крайне опасным делом: не один из чересчур грамотных лингвистов пострадал от страшного обвинения в ереси. Наконец за дело взялся сам патриарх. Реформы уже давно требовалось провести, поскольку за шесть с лишним веков накопилось столько расхождений, что богослужения в Москве и, скажем, на Афоне уже различались весьма существенно. 

Кроме того, была ещё одна задача, ради чего стоило заниматься унифицированием русского православия, исправив его по образцу наиболее уважаемого – греческого. Константинополь пал, Украина объята унией, и чуть ли не последним самостоятельным и сильным православным государством оставалась Россия.  Никон думал о будущем, когда удастся объединить все православные народы – Украины, части Молдо-Влахии, южных славянских стран и Греции – под рукой именно русского православного государя – и русского же патриарха. Москва претендовала на прямое наследование Византии, именуясь Третьим Римом, царь Алексей Михайлович, человек образованный и большой ревнитель благочестия, был известным грекофилом, ему тоже весьма импонировала византийская идея царя-первосвященника; соответственно, патриарх Московский должен был возглавить все прочие церкви, переняв старшинство у нынешнего патриарха Константинопольского. За такие грядущие почести можно было и поработать. В результате реформ в имени Иисусовом удвоилось первое «и». В «Символе веры» про Бога-Сына отныне полагалось говорить «рождённа, не сотворённа» вместо прежнего варианта – «рождённа, а не сотворёна», то есть перечисление заменило противопоставление.

Реформам подверглись не только богослужебные книги, но и определённые моменты богослужения, а также поведение христиан в храме. Отныне креститься было необходимо тремя перстами (в честь Отца, Сына и Святого Духа), а не двумя (в честь божественной и человеческой природы Христа);  «аллилуйя!» полагалось возглашать трижды, а не дважды; Никон запретил в церкви «малые земные поклоны» – так называемые «метания» (от греческого «метанойя» – покаяние). При «метаниях» человек вставал на колени и склонялся, касаясь пола руками, но не челом (челом земли касались при больших земных поклонах), а Никон требовал вместо этого кланяться в пояс. Подверглось реформированию церковное пение – в церкви отныне допускалось многоголосие, мелодии стали записываться при помощи нот, а не как прежде – особыми знаками-крюками. Вокруг купели и в крестных ходах было решено ходить противусолонь, как в греческой церкви, а не посолонь, как было раньше, – и т. д. 

В сущности, ничего слишком революционного и новаторского предложено не было. Тем не менее реформы Никона были приняты в штыки ревнителями прежней веры и прежнего благочестия, считавшими, что только в России и сохранилось истинное православие, а греки уже давно потеряли его, связавшись с латинянами и турками-магометанами. Они решительно не соглашались ни на малейшее отступление от прежних обычаев,  полагая, что любое изменение повлечет за собой полную профанацию богослужения, и были готовы «умереть за единый "аз"». У тех, кто сопротивлялся изменениям, были очень веские причины не допускать ни малейших искажений в вопросах сакрального. В стране, где не на что было опереться, кроме Бога, просто нельзя было так рисковать. Недавние ужасы Смуты были на памяти у всех – и неразумная потеря «благодати» грозила новыми потрясениями и войнами в мире этом и вечным осуждением души – в мире том. По словам Костомарова, «буква богослужения приводит к спасению; следовательно, необходимо, чтобы эта буква была выражена как можно правильнее». Кроме того, властолюбие и неудержимая гордыня патриарха Никона прекрасно вписывалась в апокалиптические предсказания об Антихристе: чего стоит резиденция Никона «Новый Иерусалим». Книжники и начётчики хорошо помнили, что Антихрист должен был построить новый Иерусалим и объявить себя земным Христом. 

Патриарх Никон, человек гордый, властный и крутой, проводил свои нововведения «посохом железным», не терпел ни малейшего возражения и по отношению к своим противникам проявлял самую настоящую жестокость. По его настоянию в 1654 году в Москве был созван всероссийский собор, чтобы освятить реформы высшим церковным авторитетом. Епископ Павел  Коломенский, выступивший на соборе против отмены земных поклонов и исправления книг, был публично унижен Никоном, избит – и впоследствии репрессирован. Старообрядцы почитают его как мученика.  

Разумеется, Никон не желал и не чаял таких последствий своей реформы, но деваться было уже некуда. Великий раскол грозил перерасти в самую настоящую религиозную войну, приверженцы «древлего благочестия» готовы были, по примеру древних христианских святых, идти на смерть и страдания, но не смиряться с реформами Никона. Прежние товарищи патриарха – протопопы Аввакум, Иван Неронов и другие – резко осудившие его действия, стали для Никона лютыми врагами. Их ссылали «на усмирение» в отдаленные монастыри, сажали на цепь, морили голодом и бичевали, но неустрашимые диссиденты продолжали свои проповеди и выступления, приобретая при этом ореол мученичества. Повсеместно вспыхивала ожесточённая полемика – тот же пламенный протопоп Аввакум не стеснялся в выражениях, честя патриарха «великим обманщиком и блядиным сыном». Противники реформ старались убедить царя Алексея отменить губительные нововведения. Но напрасно: царь во всем доверял своему «другу и отцу» и даровал патриарху Никону такую неслыханную власть, что Никон некоторое время подписывался «великий государь» и решал не только церковные, но и государственные вопросы. Под конец Аввакум, отчаявшись убедить Алексея в своей правоте и злясь на него за попустительство Никону,  называл его «бедной, безумной царишко».  

Реформы Никона не были отменены и после падения  патриарха. Раскол стремительно набирал силу. В 1666–1667 новый собор принял постановления, по которым придерживающиеся старых обрядов были объявлены еретиками. За двоеперстие можно было лишиться свободы, имущества, попасть в монастырские тюрьмы. Нераскаявшихся еретиков сжигали в деревянных срубах. Монахи Соловецкого монастыря, не пожелавшие принять исправленные книги, более 7 лет держали оборону против осаждавших монастырь царских войск, став героями веры в глазах простых людей. Боярыню Феодосию Морозову, духовную дочь Аввакума и представительницу одной из самых знатных семей, вместе с сестрой после пыток заморили насмерть голодом в земляной тюрьме, а 14 их слуг-староверов сожгли заживо. 

Приверженцы старой веры – и простые люди, и знатные – бросали своё хозяйство и уходили в дальние скиты, бежали от никониян как от чумы. «Не водитесь с никонияны, – предупреждал Аввакум своих единоверцев, – не водитесь с еретиками; враги они Богу и мучители христианам, кровососы, душегубцы». Аввакум со товарищами в то время уже находился в Пустозерской ссылке – и оттуда молитвой и словом поддерживал своих последователей: его письма и наставления расходились по всей России. Когда царские войска отыскивали скрытые скиты, расправа над «еретиками» творилась без милости – и потому староверы начали практиковать самосожжение. Протопоп Аввакум, главный духовный авторитет старообрядцев, узнав об этом, не попытался пресечь страшную практику самоубийств, но наоборот, всецело одобрил такое «огненное крещение»: «Вечная память им во веки веков! Добро дело содеяли – надобно так. Рассуждали мы между собой и блажим кончину их». 

После смерти царя Алексея и воцарения его старшего сына Феодора Алексеевича Аввакум и его сотоварищи надеялись на помилование и даже  послали челобитную к молодому царю – в попытке склонить его на свою сторону. Но челобитная (в которой, между прочим, Аввакум умудрился оскорбительно отозваться о покойном отце нынешнего царя) осталась без ответа, а спустя пять лет из Москвы пришёл приказ: ересиархов и раскольников казнить огнем. В апреле 1682 года Аввакум и его соузники были сожжены – приняли «огненную купель», при этом Аввакум предсказал скорую смерть царю Феодору (и тот действительно умер через 2 недели после казни).   

Тяжелобольной Никон преставился, так и не успев вернуться из ссылки, а 5 (15) июля 1682 года в Грановитой палате Московского Кремля состоялся первый официальный диспут приверженцев старой веры и официальной церкви. Староверов представлял Никита Константинович Добрынин, суздальский поп, которого оппоненты прозвали Никитой Пустосвятом. От лица официальной церкви выступал Афанасий, епископ Холмогорский и Важеский. Возможно, никакого диспута и прений и не было бы, но за старую веру выступали московские стрельцы – и лично их командир князь Иван Хованский. На диспуте присутствовали царевна Софья, царица Наталья Кирилловна, царевны Татьяна Михайловна и Марья Алексеевна и патриарх Иоаким.  

Василий Перов. Никита Пустосвят. Спор о вере. 1880–1881 гг. 

Спор был весьма горяч, но непродуктивен, свёлся ко взаимному обвинению сторон в ереси и невежестве, к ругани и рукоприкладству. Сейчас уже невозможно установить, кто на самом деле победил в том споре, но старообрядцы во главе с Никитой вышли из Кремля в окружении стрельцов и на Красной площади объявили народу о полной победе «древлего благочестия». 

Софья, однако, считала иначе. Стрельцы, обласканные ей и склонённые щедрым угощением на сторону государства, отказались от защиты дерзкого Никиты – наоборот, обвинили его, будто он пытался подбить их бунтовать против царского дома. Никита был казнён на следующий день после диспута, а в 1685 году Софья издала свои знаменитые «Двенадцать статей» – о преследовании и уголовном наказании еретиков, хулителей церкви, их укрывателей и недоносителей. Основным наказанием была смерть – большей частью через сожжение. Основное отличие православного аутодафе от западноевропейской традиции заключалось в том, что еретиков не привязывали к столбу, вокруг которого наваливали вязанки с хворостом, а запирали в высокий сруб, который наполняли хворостом и соломой, и заживо сжигали людей в этом «колодце». Впрочем, практиковались и другие виды казней. Опираясь на эти «Статьи» были казнены за ересь тысячи староверов. Люди бежали от преследований на самые окраины России, за границу, участились случаи добровольного самосожжения в скитах – тем более что альтернативой стало бы сожжение по суду или каторга – то есть медленная смерть. Практиковались также случаи добровольной голодной смерти и погребение заживо. Согласно староверческим синодикам, во время этих страшных «гарей» погибло 9953 человека. Последний случай «гари» был в 1860 году в деревне Волосово, когда добровольно сожгли себя 15 человек, в том числе женщины с малолетними детьми.

При Петре Первом положение старообрядцев ухудшилось ещё более, если это было возможно.  Феофан Прокопович не напрасно говорил о Петре: «Ведал он, какова темность и слепота лжебратии нашея расколников. Бесприкладное воистинну безумие, весма же душевное и пагубное!»  Иереи теперь были обязаны отыскивать раскольников на вверенной им приходской территории и доносить о них. Староверы окончательно стали гражданами второго сорта, но теперь, кроме уголовной ответственности и постоянного страха разоблачения, они подвергались осмеянию и шельмованию. Мало того, что повсеместное бритьё бород и насильственное введение «немецкого платья» было для староверов особенно оскорбительным, – персонально для них ввели особую одежду: пёстрые зипуны и шутовские рогатые колпаки. Подушную подать старообрядцы платили в двойном размере, а позже она ещё и удвоилась. Их штрафовали за нехождение в господствующую церковь к исповеди и причастию, с них взимали особые взносы в пользу православного духовенства, их браки считались недействительными, а дети – соответственно, незаконнорожденными. Хотя их уже не сжигали заживо, но медленно и унизительно душили налогами. Староверы не могли занимать общественные должности, им запрещено было собираться для молитвы, от них не принимали жалоб и челобитных.

 

Разумеется, все эти меры были направлены на то, чтобы староверы вступали в лоно официальной церкви, к тому времени реформированной Петром так, что Никону и не снилось. В результате петровских реформ Церковь в России стала фактически ещё одним государственным институтом, делами которого распоряжался чиновник, назначенный государем, а сам Пётр из верного сына церкви стал практически «земным божеством», отчитывающимся в своих делах только перед Богом. Закрывались монастыри, был упразднен институт патриаршества, честной православный государь в открытую почитал языческих кумиров Бахуса и Венус (Венеру), участвовал в оргиях вместе с иноверцами и чужеземцами. Русский царь, курящий табак, пьющий водку, матерящийся и пляшущий в немецком кургузом платье был, вполне естественно, объявлен в среде староверов Антихристом. Тем более, если этот царь заточил в монастырь законную честную жену и блудно живет с немкой, да еще взятой из военной добычи своего же челядина.  В среде старообрядцев Пётр и Никон долго «соперничали» за звание сверхзлодея. Именно при Петре началась массовая эмиграция староверов (таким образом, например, в Турции оказалось большое поселение казаков-«некрасовцев», сохранявших свою веру, язык и привычки с XVIII века по ХХ), а те, кто остался в России, уходил в глухую и непримиримую внутреннюю оппозицию. Неслучайно А. Щапов, глубокий исследователь раскола, считал, что это не столько религиозная, сколько «общинная оппозиция податного земства против всего государственного строя – церковного и гражданского, отрицание массой народной греко-восточной никонианской церкви и государства, или империи всероссийской с её иноземными, немецкими чинами и установлениями». 

Старообрядчество вовсе не является некоей единой монолитной организацией. С самого начала перед староверами встал ряд вопросов – и от решения их зависело очень многое. Священники, которые не приняли реформы Никона, были или казнены, или сосланы по монастырям на «перевоспитание» – но даже если и нет, они старели и умирали. Для староверов это означало, что их движение неминуемо остаётся без попов: ведь преемственность через епископское рукоположение от апостолов была бы нарушена, а практически все епископы, кроме замученного никонианами Павла Коломенского, не вышли из воли Никона и приняли его реформы, тем самым отпадя от древлего православия. Если крестить младенца мог любой мирянин, то причастие, брак, отпевание и другие таинства совершать без священника было некому.  

Протопоп Аввакум в конечном счете смягчился и решил этот вопрос следующим образом: если поп, даже и новопоставленный, крепко любит старину, а никонианство отвергает, то допустимо приходить к нему, потому что в миру без попов нельзя. Впрочем, тот же Аввакум допускал и ряд вольностей: например, венчание в простой избе, а не в церкви, самоорганизованное причастие. Порою случалось так, что рукоположенные священники «убегали» из никонианской церкви и приходили к старообрядцам. Таких с радостью принимали и считали за истинных священников после отречения от никонианской ереси. Большинство раскольников таким образом были «поповцами» – или «беглопоповцами». 

Но немалая часть наиболее радикально настроенных староверов считала, что с реформами Никона свершилось пришествие Антихриста – и прежняя церковь отныне умерла. А раз так, то настоящих попов нет и не нужно, а для общения и связи с Богом довольно молитвы, поста и религиозных упражнений. Такое течение у староверов носило название «беспоповцы». Вставал вопрос,  как быть с браком – чтобы не жить во грехе. Четыре различных толка беспоповцев решали этот вопрос различно – от полного целомудрия и воздержания до полюбовного согласия между парой как достаточного условия заключения брака. В одном все староверы сходились однозначно: женитьба между родственниками до 8 колена невозможна. 

Основным местопребыванием беспоповцев стало Поморье, суровый край, где люди издавна должны были обходиться без регулярного окормления у священника: полугодовые зимовки мужчин на промыслах морского зверя, суровые климатические условия, при которых священство неохотно ехало в те края. Именно раскольники-беспоповцы допускали самосожжение: среди «поповских» согласий до такой крайней меры дело обычно не доходило. Неоднократно бывало, что одно какое-то объединение староверов распадалось на несколько разных «толков», в каких-то вопросах – близких, в каких-то – непримиримых. Но в одном вопросе споров не было никогда: у всех толков и согласий неприятие «никоновой ереси» и никониан доходило до того, что тех нельзя было впускать в свой дом, есть с ними за одним столом, пользоваться их посудой. Если никонианину подавали воду в чашке, чашку потом выбрасывали. Об общих молитвах не могло быть и речи – до тех пор, пока никонианин не произносил слова отречения – и то после этого к нему еще присматривались.

Жили общины староверов очень замкнуто, отовсюду ожидая беды и нападения. Также общим для староверов было ношение старинного русского платья (косоворотки для мужчин и сарафаны для женщин в ходу среди них и по сей день), абсолютный запрет на алкоголь, сквернословие, табак, а позднее – на чай и на кофе. Мужчинам обязательно носить бороду, женщинам – длинные волосы, замужние не выходят на люди с непокрытой головой. «Голобородый» мужчина не мог зайти в церковь дальше порога.

Вся жизнь староверов регулируется Писанием: для них недопустимы ложь, воровство и взяточничество, бессовестное стремление к наживе, и  поэтому староверы пользовались, в общем, хорошей репутацией как деловые партнеры. Правда, и тут они предпочитали иметь дело со своими единоверцами, поддерживая взаимовыгодное доверительное общение по всей России. Один из самых известных специалистов по раскольникам Мельников-Печерский пишет об их деловых связях: «Так например, московским хлебным торговцам нужны были верные агенты для выгодной закупки хлеба в плодородных губерниях, и они таких имели в Тульской, Орловской, Воронежской, Тамбовской, Пензенской и Саратовской губерниях в среде тамошних старообрядческих общин… Рыбные торговцы имели верных людей из своих единоверцев на Дону, на Урале и на низовьях Волги… Они доставляли в Москву скорые и верные сведения об улове рыбы, о количестве забранной из казённых запасов соли, о добыче икры, вязиги, клею и других рыбных товаров». Неудивительно, что когда староверов немного оставили в покое, они довольно быстро поднялись на ноги.

При Николае I староверам вновь пришлось претерпеть гонения. Причины можно назвать самые разные: и личные качества императора, не терпевшего ни малейшей оппозиции, и жалобы духовенства, которое было не в состоянии справиться с расколом. Чиновник для особых поручений при нижегородском военном губернаторе П. И. Мельников, по долгу службы много сталкивавшийся с жизнью староверов, предложил действенную тактику борьбы с ними и приведения их в лоно господствующей церкви: сдавать староверов в рекруты (начиная с самых зажиточных), объявлять браки беспоповцев и «беглопоповцев» недействительными, а их жен считать «в блудном сожительстве», на этом основании изымать детей из семей и отдавать их в кантонисты – то есть в военные школы с последующим зачислением в солдаты. 

Такие драконовские предложения пришлись по душе и Николаю I, и церковным властям Нижнего Новгорода. Мельников лично проводил разорения скитов, реквизировал иконы, особенно почитаемые староверами  как чудотворные, обыскивал книжные и антикварные лавки купцов-староверов, причем проводил обыски с особенной бездушностью. При этом сам Мельников искренне считал староверие злом и соблазном, борясь с ним не за страх, а за совесть. Император был им весьма доволен, староверы его ненавидели.

В 1853 году Мельников был вызван в Петербург. Повод был самый серьёзный: незадолго до того Константинопольский митрополит Амвросий по доброй воле перешёл в староверие, таким образом за пределами России, на территории Австрийской империи в селе Белая Криница совершенно законно образовалась старообрядческая митрополия. Как итог: появились два рукоположенных старообрядческих епископа и несколько священников. Николай добился ссылки раскольничьего митрополита, но дело уже было сделано. Против священников-старообрядцев на территории России открывались дела, их церкви запечатывались, скиты разорялись. И Мельникову поручалось внимательно и всесторонне изучить староверие в России – при этом по возможности тихо, инкогнито, не привлекая внимания – для нанесения окончательного удара по старообрядцам, а заодно с проверкой, правда ли правительство Нижегородской губернии потакает раскольникам. 

Мельников горячо взялся за дело – но его отчет был рядом чиновников воспринят с неудовольствием. Вину за то, что движение староверов всех толков и согласий ширится и процветает, Мельников возложил на косное и малограмотное местное духовенство, которое не может противостоять образованным и деятельным староверам в борьбе за души людей. Император Александр II поблагодарил автора за острый, резкий и нелицеприятный отчёт, реакция господствующей церкви была иной:  «Было время, когда из Савла вышел Павел, а ныне из Павла вышел Савел» (имелось в виду, что бывший защитник православия превратился теперь в его гонителя). 

Так или иначе, но Мельников пересмотрел свои прежние взгляды на старообрядцев, ближе с ними познакомившись и приняв участие в их жизни. С какого-то момента он даже начал их защищать, его связи в этой среде росли и крепли, скоро он стал не просто виднейшим специалистом по расколу, но и выступал в качестве эксперта в делах, связанных со старообрядцами. Некоторые его расследования приводили к скандалам. Под псевдонимом Андрей Печерский он написал ряд рассказов и повестей, постепенно введя старообрядцев в русскую литературу. Наиболее известные его произведения – два романа «В лесах» и «На горах», повествующие о жизни нескольких старообрядческих семей на протяжении нескольких поколений. В сущности, больше о старообрядцах никто в русской литературе так и столько не писал. 

Начав карьеру с яростной вражды к староверию, П. И. Мельников-Печерский выступил практически популяризатором этого пласта нашей культуры, сподвигнув целый ряд русских литераторов заняться прошлым и настоящим староверов. Художник М. В. Нестеров написал ряд прекрасных картин, вдохновившись образами из романов Мельникова-Печерского, а  Н. Римский-Корсаков под впечатлением от дилогии Печерского создал свою знаменитую оперу «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии». 

Советская власть не очень церемонилась со старообрядцами – людьми, в сущности, отрицающими все её идеалы. Коллективизация и атеистическая пропаганда, конечно, не могли найти никакого сочувствия у старообрядцев. Множество из них, крепкие хозяева, добившиеся всего своим трудом, были ограблены и убиты во время «раскулачивания», класс купцов, торговцев и ремесленников – основная страта староверов – был уничтожен, молельные дома закрывали, священники и наиболее активные религиозные деятели были репрессированы. 

Масса староверов предпочла покинуть революционную Россию, отправившись в Китай, Турцию, Америку  –  и продолжая жить так, как они привыкли. И хотя в окружении Сталина многие так или иначе принадлежали к старообрядцам (в основном – беспоповского толка), в большинстве своём староверы имели крайне мало причин проявлять лояльность к советской власти. 

С началом Великой Отечественной войны архиепископ Иринарх, глава Старообрядческой церкви Белокриницкого согласия, призвал свою паству сражаться против «аспида и василиска Тевтонскаго», помогать партизанам и  бить врага с той же силой, как в 1812 году. Многие староверы, по слову своего пастыря, отправились на фронт – на защиту России, а не СССР, активно участвовали в боевых действиях, были награждены орденами и медалями. Тем не менее ряд старообрядцев, попавших в оккупацию, всецело встали на сторону немцев. Германия открывала молельные дома, не препятствовала староверам жить так, как те привыкли, довольствуясь чётко оговорённым налогом, и потому в ряде мест староверы стали ценными информаторами абвера, выдавая местоположение партизан и срывая их операции. 

После войны всё это им припомнили и гонения усилились. Кроме того, староверческим общинам всё сложнее было противостоять этому миру. Молодёжь решительно порывала с остатками старшего поколения, хранить древлее благочестие в изменившемся и полностью секуляризированном мире оказалось почти невозможно. Алкоголь и табак, обязательное образование детей в общеобразовательных секулярных школах, а также браки за пределами общины завершили дело. 

Когда в 60-х годах «некрасовцы» возвращались в Россию, одним из непременных условий они поставили свободу своего вероисповедания. Увы, сохранить свою идентичность в советской стране «некрасовцы» не смогли – в немалой степени потому, что давление сверху – от партийных чиновников – не шло ни в какое сравнение с давлением снизу. Непьющие странные богомольцы, мужики и бабы, довольно быстро вместо интереса стали вызывать раздражение, а потом и озлобление односельчан и соседей. Раздражали их привычки, их уклад, даже самое их трудолюбие и бережливость. Следующее поколение бывших «некрасовцев» уже было готово ассимилировать.

Тем не менее в 1971 году произошло великое событие. На третьем Поместном соборе Русской православной церкви были сняты «клятвы» на старые обряды Большого Московского Собора 1667 года. Отныне РПЦ больше не считала Старообрядческую церковь еретической. Впрочем, старообрядцы не торопились упасть в гостеприимно распахнутые им объятья, никак не изменив своего отношения к «обновленцам» и «никонианам». И те старообрядцы, что возвращаются сейчас в Россию, не спешат «брататься» с православными, по-прежнему предпочитая сохранять и чистоту своей веры, и вопиющую чужеродность своей повадки.  

Сейчас некоторые круги истово надеются, что заграничные староверы вернутся на Родину и возродят нравственность, трудолюбие, то есть, будут действовать по словам Мельникова-Печерского: «Главный оплот будущего России все-таки вижу в старообрядцах. А восстановление русского духа, самобытной нашей жизни все-таки произойдет от образованных старообрядцев, которые тогда не раскольники будут». Но вот захотят ли сами староверы оставить то, что так заботливо сберегали на протяжении стольких вековых гонений и изгнаний? Или, не вписавшись в круто изменившийся и довольно посторонний им мир, они предпочтут вернуться восвояси туда, где смогут быть просто собой?