Предпринятые начиная с 1985 года попытки разрешить неразрешимые экономические и политические проблемы СССР обернулись не текущим ремонтом, а закрытием советского проекта в целом. Проблемы только множились и затягивали как трясина. Поначалу решили, что главные из них – в экономике. К тому времени Советский Союз (исторически – наследник державы, недавно кормившей пол-Европы) уже четверть века закупал хлеб за рубежом. У страны не было сил обеспечить своих граждан порой самым простым, вроде туалетной бумаги. Общемировая революция в сфере «товаров народного потребления» обошла СССР стороной. Сохранялось централизованное планирование всего и вся (пальто дамские — столько-то штук, полуботинки мужские — столько-то пар) и любая попытка это изменить рушила целые отрасли. Совершенно избыточное, поглощавшее львиную долю ресурсов производство вооружений давно превратилось в самоцель. Так дальше продолжаться не могло.

Но была проблема посерьёзнее экономической, хотя власть явно ставила её в конец очереди. По данным «Демографического энциклопедического словаря», численность интеллигенции в СССР достигла к 1983 году 42 млн человек (работающих и на пенсии). На самом деле эта цифра была выше: у интеллигентных родителей такие же дети. Как усреднённый советский интеллигент уживался с общественным строем своей страны? Слово автору капитальных трудов по российской модернизации, историку Б. Н. Миронову: «Сформировавшаяся в малой демократической семье, рациональная, образованная, требовательная, светски ориентированная личность плохо совмещалась с коллективной собственностью, тотальным регулированием, подавлением инициативы, недостатком гражданских и политических свобод, с общинностью социальных институтов и патерналистским государством». Проще говоря, люди жили с постоянной фигой в кармане.

Ещё с 60-х стало ощущаться, что вузы выпускают больше гуманитариев (и даже инженеров), чем государство способно обеспечить работой. Люди устраивались где придётся, формируя всё растущий слой низкооплачиваемой и крайне критично настроенной интеллигенции, сыгравшей важную роль на заключительном этапе опрокидывания советской власти.

Немалой части образованного и активного населения СССР была присуща ещё одна причина отторжения всего советского. У Евгения Замятина есть сказка «Церковь Божия» (1922). Благочестивый Иван «порешил церковь Богу поставить. Да такую — чтоб небу жарко, чертям тошно стало, чтоб на весь мир про Иванову церковь слава пошла». Денег на постройку у него не было, поэтому он подкараулил на лесной дороге купца, убил его вместе с кучером (но ведь ради хорошего дела!) и на украденные деньги выстроил храм. Только находиться в нём никто не смог: пахло «мёртвой человечиной». Когда стали известны масштабы жертв братоубийства 1917–1922 гг, коллективизации и массового голода, кровавого террора 1930-х, ГУЛАГа и депортаций, многие почувствовали себя в коммунистическом храме как в той Ивановой церкви. Они ощутили Перестройку как нравственно необходимое, искупительное дело.

Горбачёв пришёл совсем не для того, чтобы председательствовать при упразднении СССР. Он был уверен, что сумеет обновить его, выявить скрытые резервы, дать новый прекрасный старт. Генсек мечтал о «плодотворном диалоге» между КПСС и «многонациональным советским народом», но этот народ не зря был многонациональным – самые глубокие трещины на фасаде СССР пошли по этническим швам. Поразительно, что руководство КПСС обнаружило полное непонимание природы и мощи этих процессов. Это видно по изумлённой реакции Горбачёва (кавказского уроженца и руководителя!) на первые межэтнические столкновения как раз в Кавказском регионе. Он не кривил душой, заявляя (2 ноября 1987 года): «Национальный вопрос в СССР решён». Он и впрямь так думал!

Стремясь к «социализму с человеческим лицом» или к «рыночному социализму» (сам Горбачёв, правда, эти выражения не употреблял), но не имея системной картины происходящего, он и его команда совершали шаги, ведущие, скорее, к упразднению социализма (за что им, конечно, спасибо). Среди шагов такого рода упомяну постановление Совета министров СССР (19.08.1986), фактически отменившее госмонополию внешней торговли; закон «Об индивидуальной трудовой деятельности» (19.11.1986); постановление Совета министров СССР о кооперативах (05.02.1987), фактически снявшее (хотя прямо об этом в нём не сказано) ограничения с доходов частных лиц; безумный с точки зрения социализма закон «О госпредприятии», принятый VII сессией Верховного Совета СССР 1 июля 1987 года; закон «О собственности» (24.12.1990); закон «О предприятиях и предпринимательской деятельности» (25.12.1990). Принятие актов, разрушавших (сознательно или нет) существующую модель, продолжалось вплоть до распада СССР в декабре 1991 года.

В стране началась политическая реформа. Судьбоносным стало решение об альтернативных выборах в Советы (январь 1987); упразднение «номенклатуры» (октябрь 1989); прекращение глушения зарубежных радиостанций 29 ноября 1989 г.; отмена в марте 1990 года 6-й статьи Конституции СССР о «руководящей и направляющей роли КПСС»; упразднение Главлита 13 марта 1990 г. (фактически цензура была ликвидирована двумя годами раньше); принятие закона «О свободе совести и религиозных организациях» от 1 октября 1990 г., закона «Об общественных объединениях» от 9 октября 1990 г., закона «О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзной республики из СССР» от 3 апреля 1990 г. и т.д. — всё не перечислить. 

За негласным разрешением политических партий весной 1988 г. последовал (1 декабря того же года) отчаянно смелый закон «О выборах народных депутатов СССР». Достаточно сказать, что КПСС была приравнена в этом законе к другим «общественным организациям» и как таковая напрямую закрепила за собой всего 100 мандатов из 2250! Конечно, коммунисты были уверены, что большинство мест всё равно будет у них за счёт депутатов – членов КПСС от подконтрольных структур. Но их подконтрольность к 1989 г. в значительной мере кончилась. Выборы прошли 26 марта 1989 г. и были в основном альтернативными (безальтернативными остались 399 округов из 1500). Кандидаты имели возможность выступать перед избирателями со своими программами, в том числе в прямом эфире по ТВ, было обеспечено тайное голосование. Это были первые свободные выборы в «соцлагере». 

Как на проявление доброй воли горбачёвского руководства можно смотреть на меры по снятию «железного занавеса». Помнятся огромные очереди у иностранных посольств, вдруг ставшие повседневностью примерно с 1987 года. Но неизмеримо более важным было обрушение «железного занавеса» в человеческих душах. Возможно, это вообще главный результат горбачёвской перестройки.

Горбачёв рассудил, что справиться с клубком проблем поможет их свободное обсуждение, открытость и гласность действий власти: ведь непопулярные меры неизбежны, но, поняв их смысл, люди поддержат эти меры. Приоткрытие шлюзов гласности началось уже зимой 1985/86 года. Едва получив умеренную свободу, СМИ стали явочным порядком расширять её границы. Вскоре в «Огоньке», «Аргументах и фактах», «Московских новостях», «Московском комсомольце» замелькали всё более дерзкие статьи. Интеллигенция ликовала, партийные функционеры лезли на стену, просили разъяснений у ЦК КПСС.

Горбачёв, похоже, искренне считал, что Советский Союз, при всех его проблемах, — несокрушимый монолит, которому не страшны маленькие дискуссии. В решающий момент рядом с Горбачёвым не оказалось никого, кто объяснил бы ему, что в стране, забывшей за 70 лет, что такое свобода слова, отмена цензуры — гарантированная смерть для существующей системы. Сама возможность подобного шага никому не могла прийти в голову, именно поэтому распад СССР не был предсказан абсолютно никем.

Пробудившаяся от спячки страна погрузилась в яростные споры. Спорили в вузах, НИИ, на предприятиях, в очередях (советский человек проводил в очередях не меньше часа в день), на скамейках бульваров, в воинских частях. Всё то, что произошло дальше, было бы невозможно без этого пробуждения. Сразу же обнаружилось неумение советской пропагандистской машины работать в дискуссионном режиме. У зубастых оппонентов коммунизма были непобиваемые доводы, отточенные бесконечными кухонными спорами. Советскому Агитпропу было нечего им противопоставить.

Важной вехой в череде событий тех лет стало событие, о котором ныне вспоминают редко: празднование 1000-летия Крещения Руси в июне 1988 г. и неожиданно широкое освещение торжеств. Церковь, до того едва и сквозь зубы упоминаемая, вдруг стала важнейшим действующим лицом общественной сцены. Общество, казалось бы, давно превращённое в атеистическое, вдруг осознало, что рядом с коммунистической возвышается совершенно иная идеология — полностью (хотя и молча) её отрицающая. И не просто отрицающая, но и неизмеримо более мощная. Уже хотя бы потому, что устояла на протяжении веков, тогда как коммунистическая всего за два года «гласности» успела покрыться глубокими трещинами. Для миллионов людей церковь стала – без всякого перехода – главным духовным авторитетом.

В России того времени всё чаще витает идея покинуть СССР. 6 июня 1989 г. на Съезде народных депутатов СССР её наконец публично озвучил писатель Валентин Распутин: «Почему бы России не выйти из СССР, зачем нам такой балласт?» Его пристыдили, но намотали на ус, и в мае 1990 г. Ельцин произносит с трибуны: «Нельзя мириться с положением, когда по производительности труда республика [РСФСР] находится на первом месте в стране, а по удельному весу расходов на социальные нужды — на последнем, пятнадцатом». Ельцин сделал всё для принятия Декларации о суверенитете РСФСР, но не был её отцом. Съезд народных депутатов, до того расколотый на два непримиримых лагеря – российских коммунистов и демократов, – явил 12 июня 1990 г. неслыханное единение: за суверенитет было отдано 907 голосов из 929. Каждый лагерь голосовал по своей причине. Демократы строили планы быстрой и радикальной экономической реформы и не хотели, чтобы союзное законодательство стало ей помехой, а коммунисты хотели избавиться от «перестроечного» руководства Горбачёва.

Уже со следующего месяца правительство Ивана Силаева (разумеется, с ведома Ельцина) начало сокращать выплаты в союзный бюджет, сознательно ускоряя процесс всеобщего тихого расползания: у наиболее дотационных регионов вроде Киргизии или Прибалтики исчезал важнейший из мотивов оставаться в СССР. Да и у остальных тоже (не дотационным в Союзе был, помимо РСФСР, только Азербайджан). Нищающие россияне приветствовало идею, что Россия будет меньше отдавать другим. Сакральная тема единства СССР была опущена на уровень денежных расчётов.

Мало кто понял тогда, 26 лет назад (и понимает сейчас!), что декларация 12 июня 1990 года «О государственном суверенитете РСФСР» была декларацией о выходе из СССР. В очередной День России публицист Максим Соколов напомнил: «К ней восходит в конечном счёте вся нынешняя российская государственность… Главная, становая имперская нация объявила о фактическом выходе из империи, в которой она занимала главенствующее положение… Первой от империи отложилась самая большая и главная её часть».

Кто-то удивится: разве первой «отложилась самая главная часть империи»? Ведь к 12 июня 1990 уже заявили о своём суверенитете Эстония (16.11.1988), Армения (28.05.1989), Латвия (27.08.1989), Азербайджан (23.09.1989), Нахичеванская АССР (19.01.1990), Грузия (09.03.1990), Литва (11.03.1990). Но всё это ещё было частью того торга с Москвой, который вели местные коммунистические верхи, вступившие в союз с национальными движениями, чтобы остаться у власти. Упомянутые акты утверждали приоритет местных законов над союзными, не заявляя о выходе из СССР. 

Суверенитет России был явлением совершенно иным, он принципиально изменил ситуацию: за понятием «СССР» сразу исчезла реальная сила, дверь наружу распахнулась. В следующем году через эту дверь вышли все 14 республик: Литва объявила об этом 11 февраля 1991 г., Грузия – 9 апреля, остальные двенадцать – после августовского путча, и все они (кроме Казахстана) ещё раз приняли в связи с этим специальные законы. Россия же не принимала никаких дополнительных законов и актов, справедливо посчитав, что Декларации 12 июня 1990 года достаточно. Таким образом, невозможно оспорить утверждение, что Россия покинула Союз ССР первой.

Но жизнь не исчерпывалась политикой. В стране с каждым месяцем росло напряжение. Надежды на мирное развитие событий таяли. Географию СССР можно было изучать по сообщениям о кровавых событиях: Алма-Ата, Карабах, Сумгаит, Фергана, Новый Узень, Сухуми, Андижан, Душанбе, Тирасполь, Дубоссары, Цхинвали, Тбилиси, Баку, Ереван, Наманган, Ош, Вильнюс, Рига, Мядининкай, Пригородный район Северной Осетии… Добавьте к этому взлёт безработицы, забастовки, стачечные комитеты, неслыханные передачи на ТВ, митинги противостоящих сил, растущую уличную преступность, биржи, обесценивание вкладов, панику на потребительском рынке, слом привычного образа жизни.

Есть подробные хроники тех лет, и финальные годы Перестройки встают с их страниц жутковато: идеально пустые магазины, нападения на поезда, захваты оружейных складов, западные миссионеры с проповедями, заготовленными для язычников, подозрительные секты, примитивные финансовые пирамиды, волна эмиграции, «гуманитарная помощь», газетные сообщения о покинутых погранзаставах и о том, что запасы продовольствия в стране на исходе, самые дикие слухи, предсказания неминуемого военного переворота и скорых эпидемий, а главное – гражданской войны. Песни о её предчувствии собирали стадионы («Слышишь, блеют сердца у тех, кто вошь, / Революция без жертв – ничтожная ложь...» и так далее). Быть может, историки когда-нибудь выяснят – или, как всегда, не выяснят, – кого Россия должна благодарить за то, что гражданская война осталась призраком.

Как это совмещалось – теперь уже не понять, но совмещалось с душевным подъёмом, бесстрашием, верой в «ещё немного, ещё чуть-чуть…», с огромным успехом юмористов, рождающимися каждый день новыми политическими партиями, массовыми концертами под открытым небом и на стадионах, со стартом издательского, длящегося доныне, бума, с огромными тиражами прессы, с самыми поразительными затеями и начинаниями, на какие только способен раскрепощённый ум. А начиная с 1991 года на каждом втором столбе уже висело объявление: «Обучаю работе на компьютере».

После всего, что произошло в «союзе нерушимом» в период 1985–1991 годов, СССР к моменту подписания беловежских документов уже де-факто не существовал и воскрешению не поддавался – о выходе из него к декабрю 1991 года объявили все республики, кроме Казахстана. Но де-юре он ещё был жив, оставаясь субъектом международного права и тысяч договоров, существовали вопросы правопреемства, переподчинения войск, совместного имущества, золотовалютных резервов, банковской системы, денежной эмиссии, международных долгов и обязательств, единой энергосистемы и многого, многого другого. А также «ядерного чемоданчика». С каждым днём росла опасность конфликта лояльностей, конфликта присяг, силового захвата не поделенных объектов. На территории СССР уже пылало несколько зон военных действий – в Карабахе и вокруг, в Таджикистане, Молдавии, Абхазии, Южной Осетии, вот-вот мог вспыхнуть Крым.

Упрощая, можно сказать: СССР уже не был жив, но его правопреемники не могли начать жить. Промедление становилось невыносимым, это начали понимать даже люди, не мыслящие юридическими категориями. Так родилась идея Беловежского соглашения. Гордиев узел был разрублен. Беловежское соглашение, строго говоря, не ликвидировало СССР. Оно ничего не «объявило», а только «констатировало», но все увидели выход. Юридическая ликвидация СССР произошла 18 дней спустя в Алма-Ате.

Надо разделять смерть коммунистического проекта и смерть СССР. Коммунистический проект умер потому, что держался на иллюзии – одной из самых великих иллюзий (по числу поддавшихся ей умов) в истории человечества. Крах этой иллюзии наступил чрезвычайно быстро, но она ещё очень долго держалась на двоемыслии и страхе. Тому и другому рано или поздно приходит конец, и он пришёл. Эксперимент закончился.

СССР же, как геополитический наследник Российской империи не был бы обречён, не заложи Ленин в основу его устройства механизм самораспада («атомную бомбу», как выразился наш президент). Сохранив внутри СССР квазигосударственные границы, Ленин сделал будущий распад страны вопросом времени. При подготовке союзного договора 1922 года тогдашний председатель Совнаркома Украины Христиан Раковский (родом болгарин, сын помещика, первоначально румынский подданный) сумел склонить Ленина к принятию такой модели Союза, куда РСФСР вошёл бы «вместе и наравне» с прочими республиками. Точка зрения генсека ЦК ВКП(б) Сталина и секретаря ЦК КП(б) Украины Мануильского, что все государственные образования, возникшие на территории Российской империи, должны стать максимум автономиями РСФСР, была отвергнута.

Кое-кто продолжает нам рассказывать, что СССР обрушили внешние силы с помощью внедрённой американским ЦРУ агентуры, не объясняя при этом, почему народные массы не встали живым кольцом на защиту обкомов и горкомов, куда подевались в критические месяцы 18 миллионов коммунистов СССР.

И сегодня ещё полно людей, верящих, что СССР рухнул потому, что надорвался на афганской авантюре, проиграл холодную войну, не выдержал падения мировых цен на нефть (это особенно смешно), не выдержал гонку вооружений, испугался «звёздных войн». И так далее. Чего он действительно не выдержал, так это отмену цензуры. Она означала конец двоемыслия. Скажем прямо: СССР умер от свободы слова. Как говорят математики, это было необходимое и достаточное условие. 

Остановить процесс в декабре 1991 года не удалось бы ни политикам, ни генералам. Разумеется, распад СССР стал тектоническим потрясением для всего сложившегося к тому времени мироустройства, «крупнейшей геополитической катастрофой века». Её афтершоки продолжают сотрясать целые страны, что мы наблюдаем сегодня на примере Украины, Азербайджана, Армении, Грузии, Молдавии. И на личном уровне это была драма миллионов людей (включая автора этих строк), а для многих и трагедия. 

Но и это ещё не всё, и даже не главное. Сама экономика подсказывала: тащить всё тяжелеющий воз «союзных республик» и дальше в ХХI век для России означало просто надорваться. До сих пор почему-то мало кто отдаёт себе отчёт, какой исторической удачей было отцепить этот неподъёмный прицеп. «СССР» был контрактом, вопиюще невыгодным прежде всего России. Ещё в 1921 году Х съезд РКП(б) утвердил политику развития национальных окраин, «подтягивания» их показателей до уровня центральных русских регионов и за счёт этих регионов. Данная политика семь десятилетий неуклонно проводилась в жизнь. На протяжении первых примерно 40 лет в «подтягивании» была своя логика (в разной мере по отношению к разным регионам), в последние же 30 её не было уже почти нигде. Благодаря этому «подтягиванию» коренная Россия стала пустеть и зарастать бурьяном. И, что особенно трогательно, некоторые малые народы стали видеть в этом слабость России.

Справедливость и здравый смысл требуют, чтобы у нас были наилучшие отношения со всеми бывшими «республиками» без исключения – хотя бы в память о времени, проведённом под общей государственной крышей, об общих жертвах военного времени, о миллионах спасшихся благодаря тому, что было куда эвакуироваться, а до того – спасшихся в голодные годы, когда, к примеру, изрядная часть Поволжья устремилась в Ташкент – город хлебный и в другие подобные края. В память о местах, куда ездили отдыхать, где проходили армейскую службу, оставили девушек и друзей. Уж не говоря о тех, кто там родился, оставил одноклассников, родственников, дорогие могилы. Особые отношения необходимы (и они установятся!) даже просто с учётом высокой степени нашего взаимного сращивания.