Булгаков в «1/2 натуральной величины»
Георгий Осипов13.05.2016
15 мая исполняется 125 лет со дня рождения Михаила Афанасьевича Булгакова. И надо бы пойти на Патриаршие, которым в этом году обещана особая булгаковская программа, но... Обязательно услышишь от кого-то дежурные слова о «классике русской литературы». А Булгаков ‒ он кто угодно, но не классик.
Испытание школьной программой
Говорят, для того чтобы если не уничтожить, то порядком «засушить» писателя для подрастающего поколения, его надо включить в школьную программу. Булгаков, сын киевского профессора Духовной академии, написавший роман о дьяволе, и тут стоит особняком. И через это сумел он пройти.
Попытайтесь-ка вообразить дом, связанный с именем Пушкина, Толстого, Достоевского, даже Гоголя ‒ с изображающими их героев рисунками на стенах. Не выходит? Вот то-то и оно. А галерея булгаковских героев, нарисованных неизвестными ревнителями на лестнице, ведущей к «нехорошей квартире», что на Большой Садовой, 50, неизменно возникает вновь и вновь.
Помните того отчаянного школяра, который, увидев на выпускном сочинении тему «За что я люблю Наташу Ростову», в знак протеста написал сочинение на тему «За что я ненавижу Наташу Ростову»? Но что-то никто ничего пока не слышал о сочинении «За что я ненавижу "Мастера и Маргариту"».
А автора «Мастера и Маргариты» ну никак невозможно вообразить на высоком пьедестале: памятники, открытые во множестве городов России, тому порукой. Подойди — и просто присядь рядом. Как в Киеве, на Андреевском спуске, у знаменитого «дома Турбиных». Кстати, в Москве, по крайней мере на момент написания этих строк, памятника писателю нет ‒ не считать же за таковой его фигурку в «1/2 натуральной величины» (как написано в одном из путеводителей) во дворе всё того же дома 302-бис.
Искуситель с Большой Садовой
Булгаков, на мой взгляд, никакой не классик в общепринятом смысле этого слова. Он, скорее, вечный charmeur ‒ обольститель. Человек, очаровывающий всех и вся. Женщин ‒ все три жены Булгакова были не последними красавицами своего времени. Булгаковедов ‒ уж сколько в своё время учёные мужи сломали копий, споря о том, сколькими историческими источниками пользовался он при написании «Мастера и Маргариты». Возможный перечень рос и рос, рос просто угрожающе ‒ до тех пор, пока в архиве писателя не обнаружился очень краткий ‒ меньше десятка! ‒ список этих самых источников.
И увести он может куда угодно. Мне доводилось встречать людей, которые решили пойти по кулинарной стезе, впечатлившись описаниями булгаковских застолий ‒ и в «Собачьем сердце», и в «Мастере и Маргарите». Как тут не вспомнить о том, что нет в России более «вкусных», более «кулинарных» писателей, чем Гоголь и считавший себя его учеником Булгаков!
Но и тут он «ускользает», и тут чуть недоговаривает ‒ до сих пор никто из знатоков кухни так точно и не определил, к какой именно закуске относятся знаменитые слова профессора Преображенского: «Если вы скажете, что это плохо, вы мой кровный враг на всю жизнь».
Лично меня Булгаков, что называется, приохотил к тому, что сегодня в широком смысле слова называется краеведением. Читаешь иногда тот или иной модный роман, и нет ни малейшего желания исследовать его географию. А попробуйте- ка не заинтересоваться тем, что сегодня называется булгаковской Москвой. После выхода «Мастера и Маргариты» к последнему дому Булгакова в Нащокинском переулке началось паломничество и московские власти (как бы чего не вышло!) поспешили его снести.
Хорошо помню, как тогда же, в середине 70-х, когда ни о каких булгаковских «штудиях» в Москве не могло быть речи, я ‒ частью с помощью таких же «упёртых» любителей, частью благодаря собственной интуиции ‒ вычислил, где находится заветный дом 302-бис, и впервые пришёл к ещё не украшенному фресками подъезду. Там меня встретил очень неприветливый джентльмен, мрачно спросивший: «Какого чёрта тебе тут надо?» ‒ «Булгаковского!» ‒ был мой честный ответ. Но вряд ли вопрошавший меня понял...
Самое любопытное, что Булгаков, по воспоминаниям многих современников, Москву, которую он вознамерился покорить, не любил. Воспринимал её, скорее, с иронией, как место службы, оставив сердце в родном Киеве. Что вовсе не мешало ему с той же немалой иронией относиться к украинским «незалежникам», чего последние ему никогда не забывали: в 90-е годы мемориальную булгаковскую доску в Киеве кто-то регулярно обливал краской...
Кстати, Киев при первом знакомстве, до знакомства с «Белой гвардией», не произвёл на меня особого впечатления. Но уже где-то через год я старался отыскать на днепровских склонах следы того самого «белого, сказочного, многоярусного сада», через который красавица Юлия Рейсс ведёт раненого Алексея Турбина...
Приключения запретного плода
Помню, как бесили в советские времена «специалисты», объяснявшие популярность Булгакова единственно запретностью, точнее полузапретностью его сочинений.
Да, было всякое и на всех уровнях ‒ и нередко с примесью той самой булгаковской чертовщинки. Вроде бесследно исчезнувшей в ночи на дороге между двумя столицами фуры, в 70-х годах прошлого века перевозившей тираж «коричневого» ‒ в следующем издании ‒ «зелёного» ‒ однотомника, содержавшего все три романа. В однотомнике этом, несбыточной мечте миллионов советских библиофилов, «посмертный роман» впервые был опубликован без многочисленных журнальных купюр.
А до того бывали полузапретные «ночные чтения» ‒ я впервые узнал творчество Булгакова, слушая, как в соседней палатке летнего школьного лагеря чтец, привычно пропуская валы хохота, важно внушал слушателям, что после водки ну никак нельзя пить портвейн. Характерно, что чтение то шло не по машинописи (пусть даже и самой «слепой»), а именно по рукописи. А они, как известно, не горят...
«"Эрика" берёт четыре копии...» ‒ пелось в старой диссидентской песне. Моя доныне здравствующая кабинетная пишущая машинка, на совесть сработанная в Германии в середине тридцатых, свободно брала все пять. А значит... Если у тебя есть заветный том – поделись своим сокровищем с другими. И – страничка сегодня, страничка завтра, две послезавтра – делился, дважды полностью перепечатав великий роман.
«А что, неплохая литературная школа», ‒ вполне серьёзно сказал мне Вениамин Каверин, которому я как-то рассказал о своих самиздатских «подвигах». Сейчас ничуть не жалею об этом: в том, что сегодня «посмертный роман» можно купить даже в самом захудалом книжном магазине, возможно, есть толика и моей, чисто «виртуальной» заслуги.
«Булгаков ‒ и нет ему конца»
И ещё одно пронзительное ощущение, связанное с Булгаковым, пришло в последний год прошлого века, когда мне довелось впервые быть в Париже и увидеть там, «где под острым углом сходятся улицы Ришелье, Терезы и Мольера, неподвижно сидящего между колоннами человека. Ниже этого человека – две светлого мрамора женщины со свитками в руках. Ещё ниже их – львиные головы, а под ними – высохшая чаша фонтана...» И вспомнилось ‒ с болью и почему-то со стыдом, что сам-то Булгаков возле этого фонтана никогда не был, поскольку, как и Пушкин, был «вечным невыездным». Хотя Сталин вроде бы предлагал Булгакову отпустить его заграницу.
Но «русский писатель, ‒ так ответил автор «Собачьего сердца», ‒ должен жить у себя на родине».