Поэт и переводчик Юрий Айхенвальд сказал: «Дон Кихот существует в русской жизни двояко: как идея, имя-притча, толкование которой менялось, и как целая вереница живых воплощений, исторических воплощений донкихотства». Это высказывание легло в основу концепции выставки «Дон Кихот» в России и Дон Кихоты на троне», которая проходит в московском музее-заповеднике «Царицыно» в течение всего лета. Содержательный стержень выставки – переплетение судьбы романа «Дон Кихот» и его восприятия в России с деятельностью коронованных персон и её оценками; влияние заимствованных «рыцарских принципов», нехарактерных изначально для русской модели, на поведение российского дворянства.

Итак, роман был написан 57-летним Сервантесом и опубликован в 1615 году (первая часть вышла ещё в 1605-м). Отправной точкой для создания книги стало вполне ординарное для своего времени произведение «Интерлюдии романсов», высмеивающее незадачливого фермера, который лишился рассудка после прочтения множества рыцарских романов, бросил жену и пошёл скитаться по белу свету. Сюжет опирался на реальный случай, понятный образованным испанцам-современникам:  именно так поступил Лопе де Вега, который одно время забросил писательство, покинул жену и отправился служить во флот Непобедимой Армады. Сервантес не видел своего героя персонажем романтическим – он писал пародию на средневековый рыцарский роман, а рыцаря Печального образа подавал как фигуру для осмеяния. Удивительно, как со временем трансформировалось восприятие этого образа, но об этом чуть позже.

В России «Дон Кихот» появился лишь через полтора века после создания, в 1768 году, и на французском языке. Через год вышел первый русский перевод – опять же с французского, и только в 1838 году русская публика познакомилась с переводом «Дон Кихота», выполненным с языка оригинала. К началу XIX века книга пускает в России всё более глубокие корни, а сам Дон Кихот из персонажа трагикомического превращается в личность, которая для многих становится образцом для подражания, основой формирования личных убеждений и морали. «Именно в России (и в этом смысле только Англия может составить ей конкуренцию) «Дон Кихот» нашёл своих наиболее горячих почитателей, наиболее глубоких истолкователей, наиболее пришёлся «ко двору», – отмечает В. Е. Багно в своей книге «Дорогами «Дон Кихота».

Главные герои выставки в Царицыне – два российских императора, оба при жизни названные Дон Кихотами: «русский Дон Кихот» император Павел I и его третий сын – «Дон Кихот самодержавия» император Николай I.  Тема донкихотства русских императоров привнесена в Россию не анализом историков, а умозаключениями современников. 

Император Павел с первых дней правления прослыл «русским Дон Кихотом», «коронованным Дон Кихотом», «деспотическим Дон Кихотом». Павлу с детства была близка атмосфера средневекового рыцарства: ещё в 14 лет он прочёл историю Мальтийского ордена и в 1798 году стал Великим Магистром этого ордена. Сам Павел I видел себя рыцарем «нового времени», стоящим во главе мощного облагороженного государства – в противовес атмосфере «бездушья старушечьей затхлости», характерной для последних лет правления его матери, Екатерины II. 

Павел был убеждён, что понятия чести, рыцарские законы должны стать нормой российской жизни. Придя к власти, он начал активную борьбу со взяточничеством и коррупцией. В течение почти четырёх лет своего правления император ежемесячно подписывал до 40 указов. Их мало кто исполнял, и в большинстве своём попытки павловских  преобразований вызывали неприязнь и насмешки. Вот пример анонимного памфлета того времени:

Особенно ярко его рыцарский подход к жизни в сочетании с донкихотской наивностью проявился в делах международных. Он стремился сделать Россию «гарантом мира на всей земле», но на деле сначала оказался втянутым в коалицию против Франции в союзе с Австрией и Англией, а затем в 1800 году посчитал союзников предателями и поверил благородным жестам бывшего противника – Наполеона Бонапарта. Поэтому через газеты вызвал на дуэль своих прежних союзников – европейских монархов: «Русский император, видя, что европейские державы не могут согласиться между собою, и желая положить конец войне, уже одиннадцать лет терзающей Европу, намерен предложить место, в которое он пригласит всех прочих государей прибыть – и сразиться между собою на поединке…» Конечно, в Европе этот вызов не восприняли всерьёз. Лишь Наполеон Бонапарт оценил рыцарский порыв Павла I и воскликнул: «Он – русский Дон Кихот!» Впрочем, насколько корсиканец был искрен?

Можно сказать, что за годы своего правления император Павел I «расчистил удушливую атмосферу» последних лет правления Екатерины I I, при этом создав собственную атмосферу страха и трепета перед вспыльчивым и подозрительным императором. Закономерным ответом на его «донкихотски-деспотичные» нововведения стали заговор и цареубийство 11 марта 1801 года.

14 декабря 1825 года, спустя месяц после кончины императора Александра I, начал своё царствование новый император Николай I. Как писал впоследствии анархист М. А. Бакунин, «император Николай был Дон Кихотом системы, созданной Петром I и Екатериной I I; он был наиболее трагическим её выразителем. Он считал себя благодетелем и просветителем России». 

Последствия эпохи вольномыслия стали для Николая I объектами навязчивой борьбы так же, как для Дон Кихота ветряные мельницы. Сходство в ценностях и заблуждениях литературного героя и августейшей особы были видны многим современникам. Как и Дон Кихот, Николай опирался на книжные идеалы, чтил ратные подвиги, уважал верность принципам и считал, что целью человеческой жизни должно быть исключительно служение общему благу.

Этот подход «самодержавного донкихотства» не выдержал серьёзного испытания реальностью – Крымской войны 1853 года. Многие подданные сразу после кончины Николая поспешили зло посмеяться над его убеждениями. «Глубоко искренний в своих убеждениях, часто героический и великий в своей преданности делу, в котором он видел свою миссию, возложенную на него провидением, можно сказать, что Николай I был Дон Кихотом самодержавия. Дон Кихотом странным и зловредным, потому что обладал всемогуществом, позволявшим ему подчинять всё своей фантастической и устарелой теории и попирать ногами самые законные стремления и права своего века», – писала позже фрейлина двора Николая А. Ф. Тютчева, дочь известного поэта.

В образе «Дон Кихота самодержавия» отразилась неоднозначность не только правления Николая I, но и его оценки. То же можно сказать и о восприятии романа Сервантеса: в разное время в «Дон Кихоте» видели то подражание, то карикатуру, то манифест идей гуманизма, то нападки на наступившие времена. Мнения менялись, и лишь на дистанции нескольких сотен лет роман был принят во всей своей многогранности. Как водится, большое видится на расстоянии. «Сегодня Дон Кихот более велик, чем при своём появлении на свет… Мы перестали над ним смеяться. Его герб – милосердие, его знамя – красота. Он выступает в защиту благородства, страдания, чистоты, бескорыстия и галантности. Пародия превратилась в образец», – написал Владимир Набоков в лекции о «Дон Кихоте».

Что же касается русской судьбы «Дон Кихота», то это, по словам известного переводчика-испаниста Всеволода Багно, «один из редких в истории культуры примеров превращения частного литературного явления одной страны в доминанту культурной и общественной жизни другой». Именно здесь, в России, оторвавшись от своих литературных корней, образ Дон Кихота возвысился до значения культурного и нравственного императива. Наверное, это особенность русской культуры – находить всеобщее и возвышенное там, где другие видят лишь повод неплохо скоротать время. Иначе бы не могло появиться, скажем, гоголевской «Шинели» и Акакия Акакиевича Башмачкина – ещё одного архетипичного героя русской литературы.

Выставка в «Царицыно» продлится до 13 сентября.  В качестве экспонатов использованы личные вещи императорской семьи, документы и картины эпохи Екатерины II, Павла I, Александра I, Николая I и другие артефакты. Здесь также можно посмотреть мультимедиа-демонстрацию серии гобеленов Гатчинского дворца, созданных по сюжету романа «Дон Кихот» на парижской Мануфактуре гобеленов и подаренных Павлу I Людовиком XVI во время путешествия первого по Западной Европе.