Немного странно даже, что оперы этой до сих пор не было. Ведь появившийся в 1907 году роман, по точному слову Блока, «прочла когда-то вся читающая Россия». Более того: «Мелкий бес» – до появления «Мастера и Маргариты» – стал главным русским романом «с чертовщиной». Только у Булгакова — обаятельный и импозантный князь тьмы собственной персоной, а у Сологуба — так, не пойми что, нечто трудноуловимое и бесформенное. Внебрачное дитя чёрта Ивана Фёдоровича Карамазова, замечательно запечатлённое в карандашном рисунке Мстислава Добужинского. Одно слово — недотыкомка серая, которой автор «Мелкого беса» посвятил и весьма известное своё стихотворение.

Слова такого, кстати, даже в словаре Даля не найти. Согласно Словарю русских народных говоров, «недотыкомка – то же, что недоруха – обидчивый, чрезмерно щепетильный человек, не терпящий шуток по отношению к себе, недотрога». Словечко новгородское, и Сологуб, три года учительствовавший в городке Крестцы близ Валдая, наверняка слышал его, насытив новым содержанием и превратив в символ. 

Опера, написанная непосредственно по роману с его совершенно запредельной концентрацией того, что во времена Сологуба назвалось пошлостью и мерзостью русской провинциальной жизни, а сегодня обобщённо зовётся «чернухой», сто лет спустя была бы вряд ли возможна. 

Основой оперы Журбина послужила пьеса Валерия Семеновского «Тварь», по которой в последний год минувшего века в чеховском МХАТе был поставлен великолепный спектакль. При том что всё формальное содержание весьма солидного по объёма романа укладывается в одну фразу. Гимназический преподаватель-словесник Ардальон Борисович Передонов размышляет, жениться ли ему на своей сожительнице и троюродной сестре Варваре  – знакомая княгиня (в опере, как и в «Пиковой даме», графиня) будто бы обещала для него место инспектора, но в итоге, постепенно сходя с ума, совершает убийство.

«Тварь», с одной стороны, слово бранное, хулительное. С другой — вспомним Державина: «Твое созданье я, создатель! Твоей премудрости я тварь». Игра смыслов жуткая, но на ней зиждется драматургия оперы. Большая часть событий, происходящих в романе, уложена в её первый акт, хотя и Журбин, и постановщик оперы Георгий Исаакян — один из самых ярких и парадоксальных современных оперных режиссёров – честно признали, что в партитуре сделаны купюры, и немалые... 

Второй акт — сплошная бесовская фантасмагория, чудовищный бал одержимой недотыкомкой нелюди, сгущающийся кошмар, и в итоге — какой-то совсем уж «чёрный» фарс. Он завершается последним уроком умирающего в муках безумия Передонова. 

А недотыкомка? Она появится даже до того, как прозвучит первый такт музыки — над темнотой зрительного зала раздаётся гулкое, мерзкое, жирное жужжание мухи. А вот и она сама — совершенно чудовищных размеров, восседает на заднике того сценического пространства, где разворачивается действие. Пространство это с абсолютно гладкими стенами больше похоже на палату сумасшедшего дома – воспоминание о чеховской палате номер шесть вполне уместно. Муха – очевидно, одна из ипостасей изводящей не только Передонова, но и, похоже, остальных страсти — даёт очень зримое представление о масштабе всех без исключения действующих лиц.

Кстати, действующие лица здесь тоже вполне «оперные». Посмотрите, скажем, «Иоланту» Чайковского — там ни одного отрицательного персонажа. А в журбинском «Мелком бесе» – ни единого положительного. Карикатуры. Маски. От главного героя  до зловеще-символической фигуры Его Превосходительства (Алексей Мочалов), которому на всё вокруг происходящее в высочайшей степени  начхать. 

И если в романе Сологуба линия отношений перезрелой девицы Людмилы Рутиловой и юного гимназиста Саши Пыльникова смотрятся единственным просветом в толще свинцово-серых туч, то в опере и они не выходят за рамки единой торжествующей пошлости – чего стоит серенада влюблённого юнца на стихи Пушкина («Я пережил свои желанья»). Разве что фигура «добродетельной женщины» (определение автора) Коковкиной оставляет какую-то надежду...

Даже в этой играющей всеми красками бесовщине Александр Журбин, автор когда-то безумно популярной рок-оперы «Орфей и Эвридика», остаётся прекрасным мелодистом. Выразительная мелодия правит бал и в зажигательной песне Передонова «Донос у нас от века от дедов и отцов…», и в бесподобно- сентиментальном романсе Павлушки (Алексей Сулимов) «Я за кружкою пива сижу...», и в тех страницах, которые посвящены гимназистам. Обе партии (их по очереди исполняют приглашённые солисты «Геликон-оперы» Вадим Волков и Делер Назаров) написаны для экзотического в наши дни высокого мужского голоса — контратенора.

Опера изобилует намёками, аллюзиями и отсылами к бесчисленному множеству образов русской литературы и музыки. При этом никаких, столь модных ныне, но уже порядком приевшихся, прямых ассоциаций с сегодняшними реалиями в спектакле не найти. Хотя соблазнов было немало.

Аллюзии есть, но они весьма литературны. Скажем, во вступительном трио сестёр Рутиловых (Татьяна Конинская, Елена Андреева и Виктория Преображенская) «Девицы, бойтесь Амура» отчётливо слышится начало второй картины «Пиковой дамы». В сатанинской свистопляске второго акта они вполне по-чеховски будут взывать: «В Москву, в Москву, в Москву!». Явление же Передонову графини — явная пародия на соответствующую сцену в пятой картине той же «Пиковой дамы». 

Более того, опера буквально наполнена отсылками к русской классике, настолько, что они даже несколько перегружают и запутывают сюжет. Однако к мастерству и дикции поистине уникальной труппы Камерного музыкального претензий нет. Впрочем, текст, особенно в ансамблевых фрагментах, иногда воспринимается с трудом, и, возможно, правы те, кто полагает необходимым использование для лучшего восприятия смыслового потока уже столь обычной в оперных театрах «бегущей строки».

Александр Журбин, композитор весьма успешный и плодовитый, на встрече со слушателями рассказал, что ещё на заре своей карьеры составил на всю оставшуюся жизнь список сюжетов, которые он хотел бы положить на музыку. Очень здорово, что в нём оказался и «Мелкий бес». Осталось дождаться исполнения полной версии оперы.