Когда-то очень давно соотечественники со смесью страха и почтения отшатывались от проходившего по улице Данте Алигьери: «О ужас — он был в аду!» Но тот, о девяти кругах ад существовал только в его воображении, и ему даже в самом страшном сне не могло привидеться, что вполне реальный ад с куда большим количеством кругов шесть столетий спустя возникнет в ничем не приметном до того городке Освенцим, впоследствии по-немецки — Аушвиц. В городке жило едва ли больше десяти тысяч человек, половина — евреи.

Но однажды он попался на глаза директору гигантского концерна «ИГ Фарбениндустри» Карлу Крауху. «Угольные шахты есть, известняк есть, — видимо, помыслил стратегически герр Краух, — чистой воды много, да вдобавок важный транспортный узел. Идеальное место для химкомбината, производящего синтетический каучук, метанол и изооктан. А работать кто будет? Конечно, заключённые — уголовные, политические. Кроме них — военнопленные, гомосексуалисты, масоны, цыгане и прочие „унтерменши“. Ну и, разумеется, евреи!»

Так при слиянии Вислы и Солы возник самый страшный из существовавших в истории человечества моногородов. Химия со временем ушла на дальний план — специализировался этот чудовищный моногород площадью более сорока гектаров, со временем проглотивший ближние деревни Бжезинку (Биркенау, она же Аушвиц II) и Моновицы (Аушвиц III), на истреблении людей. Или, как это дипломатично называли в высших сферах Третьего рейха, окончательном решении еврейского вопроса.

Печально, но точного числа людей, сгинувших в этом совсем недантовом аду, до сих пор не знает никто. На памятных плитах значится полтора миллиона человек. Комендант Освенцима, казнённый после войны Рудольф Хёсс, говорил о двух с половиной миллионах, добавляя, что, скорее всего, было гораздо больше...

Один из бывших узников лагеря, польский профессор Кемпиньский, писал потом, что «пропасть, отделяющая людей из лагеря и тех, кто в нём не был, непреодолима, ибо никто не в состоянии почувствовать всё то, что они пережили». Он, конечно, прав — никакому Данте не могли привидеться гигантские тюки женских волос для набивки подушек, горы очков и детских горшочков, мыло из человеческого жира, абажуры из человеческой кожи, засушенные «на память» отрубленные головы и гигантские выгребные ямы, очищавшиеся голыми руками заключённых.

Но попытаться представить себе хотя бы малую, очень малую частицу пережитого узниками Аушвица можно сегодня в музее Великой Отечественной войны, где впервые в России на государственном уровне отмечается — с 15 по 30 января — день освобождения Освенцима-Аушвица Советской армией и приуроченный к нему День памяти жертв холокоста (от английского holocaust — всесожжение).

Музей совместно с центром «Холокост» подготовил театрально-экскурсионную программу «Помнить нельзя забыть» (автор — Мария Гальперина). Запятую в названии каждый пусть ставит по своему разумению. А соответствующие памятному событию выставочные интерьеры представляют собой как бы единое интерактивное пространство. В нём играются соответствующие теме сценки из спектаклей лучших московских режиссёров — «Бердичев», «Поющий Михоэлс», «Незабудки»...

Но основа — большая выставка, распадающаяся на несколько тематических и сюжетных разделов. Еврейский городок с его колоритным бытом — в который внезапно врывается здоровенный бугай в коричневой форме (понимаешь, что актёр, но всё равно жутко). Германия и её путь к Аушвицу — через нюрнбергские антиеврейские законы и печально знаменитую Хрустальную ночь, через звучащее на выставке «сочинение» некоей немецкой фрейлейн Листинг о том, почему надо истребить всех до одного евреев.

Результат этого пути — гетто. В том числе те, от которых, как говорит Михаил Ромм в «Обыкновенном фашизме», не осталось даже пыли. Места массовых уничтожений евреев: на территории Советского Союза нацисты и их добровольные подручные из местного населения не утруждали себя отправкой евреев и коммунистов в Освенцим — их убивали на месте. Как в страшном киевском Бабьем Яру (небольшой его макет представлен на выставке) или Змиёвой балке близ Ростова-на-Дону. И повсюду — ростовые фигуры со старых снимков былых обитателей еврейских городков и местечек, перед каждой — поминальная свеча...

Поначалу чисто дворцовый интерьер музея с его обилием света, светлым мрамором и общей помпезно-победной стилистикой кажется не слишком совместимым с единственно возможным цветом холокоста. Вдобавок во всех подобных выставках заложено некое противоречие.

Смерть каждого отдельного человека — трагедия. А смерть десятков, сотен, тысяч, миллионов, как много раз доказывала история, — увы, только статистика. Как умножить кошмар одного на необъятный, просто не вмещающийся в психику ужас многих и многих? Каждый музей — будь то освенцимский мемориал, современнейший Еврейский центр — Музей толерантности, грандиозный мемориальный комплекс «Яд Вашем» в Израиле — идёт своим путём. 

Временной выставке труднее. Тут прежде всего хочется смотреть, чувствовать, впитывать и — обобщения потом! — как-то недосуг задумываться о неудобных и очень неудобных вопросах. О том, например, почему очень многие из вроде бы цивилизованных стран — например, Швейцария — наотрез отказывались пускать к себе бежавших из Германии евреев? Мол, все места в отеле заняты... Почему руководители союзников не реагировали на донесения разведки о творившихся в том же Освенциме зверствах? Отчего ни союзная, ни советская авиации даже не сделали попыток разбомбить его подъездные пути — сколько жизней (и не только еврейских!) это могло бы спасти?

Нет, выставка в большей степени не о об этом, а о самой простой и очень-очень чувствительной, местами просто невыносимой человеческой боли. И почувствовать её дают не какие-то сиюминутные сенсационные материалы, а материи и персоны поистине вечные. Например, как великий композитор Йозеф Гайдн и его 45-я симфония, иначе называемая «Прощальной». Мог ли он подумать, какой зловещий смысл обретёт со временем это название? На сцене Зала славы с каждым тактом остаётся всё меньше музыкантов, всё меньше свечей — уходящие задувают их. И в итоге остаются те же фанерные фигуры.

Щемящее противоречие между кошмаром отдельной судьбы и бездушным однообразием статистики частично разрешается рассказами о множестве конкретных судеб. Не только погибших смертью праведников — как Януш Корчак. Но и чудом выживших. Дарующих нам тем самым надежду.

Одна — Ольга Гольдфайн — сумела скрыться из поезда смерти. Другой — и этого другого звали Йосеф Бау — этот искуснейший и потому уцелевший каллиграф научился виртуозно подделывать документы и спас из лагеря более четырёхсот человек (смотри фильм «Список Шиндлера»).

Очень хотелось бы, чтобы на театрально-экскурсионной программе, предложенной музеем Великой Отечественной войны, было больше и взрослых, и детей. Потому что для взрослых, выходцев из советского времени, тема холокоста оказалась под спудом. Здравствующий доныне Евгений Евтушенко, автор знаменитейшего стихотворения о том же Бабьем Яре, не даст соврать.

У детей же — и постарше, и помоложе — тема Освенцима и холокоста популярностью, мягко говоря, не пользуется. Загляните в рекламные проспекты крупнейших турфирм, организующих поездки по Польше, — Аушвиц-Освенцим в них почти не встречается. Не потому ли в самом мемориале аудиогидов на русском языке, увы, нет?

И где тогда нам ставить запятую?