Переводчик — человек без лица. Если фотография автора ещё может быть на последней странице книги, то фотографию переводчика там не найдёшь. Потому что даже если для переводчика это адский труд, это не его книга, это книга автора. Автор тут автор, переводчик — переводчик, — объясняет Анн.

— Ну, это понятно. Я дружу уже тридцать лет с Сорокиным. Ну и что? Всё-таки не я Сорокин. Я его двойник, можно сказать, на французском языке.

— Тень, правильно. Переводчик всегда в тени. Например, я сейчас не помню имени, во Франции был известный переводчик с английского, перевёл Теннесси Уильямса, Фолкнера и многих других. И он говорил: переводчик — это обезьяна, он должен делать те же гримасы, что и писатель.

— Сравнительно большой выбор. Меньше, чем раньше: кризис, люди меньше читают, чем раньше, но всё-таки. Надо иметь в виду, что это небольшие тиражи. Это всегда удивляет писателей из России. У нас во Франции всегда, много-много лет, был круг любителей иностранной литературы, но это всегда был узкий круг. И он всё уже и уже.

— Ого! Даже дошли до холодной войны!

— Замечательно! Я бы сказала, что нет. Это довольно странно, что происходит сейчас. Что касается журналистов, СМИ и, конечно, властей, политиков во Франции — почти все против России. Действительно холодная война. Зато публика относится по-другому. И относится к России тем более хорошо, что сейчас мы стали очень критичны к нашим властям, к нашим политикам и к нашим СМИ. А потом всё-таки во Франции остаётся любовь к русским классикам, и русская литература, даже сегодняшняя, вызывает какое-то эхо у французского читателя. Раз русская литература — значит интересно! Иногда считается, что сложно, иногда непонятно — но интересно. И многие люди хотят понять, что происходит, и предпочитают попытаться понять это через литературу, через писателей... Не верят политикам. Это новая тенденция, довольно сильная, я это замечаю уже год.

— Трудно мне сказать... Я уже давно перевожу, меня знают, я знаю издателей и действительно могу себе позволить либо отказаться от перевода, либо... Но молодым переводчикам труднее, потому что их не знают. И, конечно, не то что меньше переводов литературы, чем раньше, просто меньше читателей: всё-таки и кризис, и издателям нелегко, и так далее. А что касается молодых переводчиков, у меня семинар по переводу в Сорбонне, и, когда я замечаю хорошего молодого переводчика, я ему помогаю. Если мне предлагают перевод, который мне кажется не очень сложным, а мне некогда — я просто предлагаю своего студента или бывшего студента. И то, что я предлагаю издателю, который меня знает, это помогает. Это рекомендация.

— По-разному. Последнее время Россия уже не в моде. В моде Китай. Все учатся китайскому языку, а раньше учились русскому. Что касается не студентов, а любого француза, тут по-разному. Есть люди, для которых слово «Россия» всегда будет связано с коммунизмом. Есть такая ностальгия, не у всех, конечно, но у многих она остаётся. Для других это «анти-Америка», и они будут поддерживать всё русское, потому что сами настроены против Америки. Есть всё-таки во Франции довольно сильный антиамериканизм, смесь любви с ненавистью. Ведь обожают американские фильмы, американских авторов, актёров и так далее, и всё-таки с другой стороны регулярно есть какие-то припадки антиамериканизма. Сейчас мы в таком припадке. Ещё бывает припадок антирусского, но так как есть припадок антиамериканизма, это уравновешивается. Для других слово «Россия» — это Путин. И тут очень неясно, амбивалентно. Для одних французов Путин — это «у-у-у-у, ужас!». Для других — смесь страха с восторгом: «Конечно, гэбист, конечно, диктатор, и всё-таки — хоть защищает страну! Мужик! Не то что у нас — Оллянд! Который едет на итальянском скутере к своей любовнице!» Понимаете, это вот...

— По-разному. Но есть у французов ещё и мнение, что русских надо держать в кулаке. Это старая тенденция. В 1991 году в России был хаос, и, когда потом к власти пришёл Путин, говорили: «Ну, конечно, Путин — это не демократ, Путин — это не то, Путин — это не сё, но для России — хорошо». Это такое презрение.

— Скупые? Да, может быть. Отчасти. И ещё какие они? Скупые и...?

— Нет, они совсем не прагматичные. Они картезианцы, это да. Это не значит, что прагматичные.

— Нет-нет-нет. Для русских XIX века французы были слегка легкомысленными людьми. Сейчас, по-моему, нельзя так сказать. Между прочим, как ни грустно, Вторая мировая война, мне кажется, показала la vrai nature, то есть подлинное лицо французов. Французы очень щедрые, симпатичные, когда всё хорошо. Как только начинается кризис или начинается война, они готовы на все подлости, чтобы выжить. Сейчас у нас кризис, и в Париже люди озлоблены. Вот эту озлобленность я в своей жизни видела только в Москве в советский период.

— Нет, в советский период! Когда люди действительно были мрачные, озлобленные, и я это чувствовала тогда очень часто — на улице, в метро! А во Франции такого не было, потому что во Франции всё замечательно: деньги были, не было кризиса, всё было хорошо. Как только жизнь становится немножко труднее, они становятся очень несимпатичными. Очень.

А что касается русского штампа о том, что французы любят вино и у них женщины в голове, то такой же штамп о русских есть и у нас: русские для французов всё-таки немного сумасшедшие. Непредсказуемые. Бесконтрольные, без царя в голове, вот почему им и нужен царь. Которые не могут остановиться, не знают меры. С одной стороны, это пугает бедного француза. С другой стороны, он просто... в восторге! Но это клише, конечно, как и любовь и вино. Хотя в каждой шутке есть доля правды. Это дико, но это нравится.

— Нет, это было наоборот. Я сначала училась русскому и говорила в семье, частично. А потом я училась в университете на славистике, и была такая возможность — семинар по литературному переводу. В рамках этого семинара я впервые перевела одну книгу. И после этого продолжала. Так что уже давно.

— Нет, но скоро. Сейчас я пытаюсь закончить третий том писем Андрея Синявского жене. Это просто замечательная книга, но тут нужна огромная эрудиция: надо всё проверить, это просто фантастическая книга.

— Сейчас? В дневниках своя трудность: вот он сказал одну фразу — и никто тебе её не может объяснить. Ни контекста, ничего. И ещё один из самых сложных моментов — это описание движений и жестов. Показать — просто, а описать — сложно. И вот тут переводчик превращается в обезьяну! Если вы увидите в библиотеке человека, который делает гримасы, это переводчик. Который просто... проверяет, какие мышцы лица задействованы!

— Чтобы описать и найти самое подходящее слово. У меня дома все привыкли, но действительно для человека, который тебя не знает, ты вообще «ку-ку»! Ку-ку! Но это сильно помогает в переводе.