Стилистика петровских указов достаточно далека от современной. Всё-таки триста лет минуло — немалый срок для языка! Но некоторые отрывки из них вполне уютно прижились в современном обиходе. Помните? «Подчинённому надлежит иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальника». Или: «Речь в присутствии держать не по-писаному, а устно, дабы дурь каждого была видна немедля». И даже: «Косых и рыжих на государеву службу не брать...

Ровно триста лет назад, 20 октября 1714 года, вышел указ Петра I, запрещавший строительство каменных зданий по всей стране, кроме Санкт-Петербурга. Текст этот не столь известен, как предыдущие. «Понеже здесь (в Петербурге. — Прим. авт.) каменное строение зело медленно строится от того, что каменщиков и прочих художников того дела трудно и за довольную цену, того ради запрещается во всём государстве на несколько лет (пока здесь удовольствуются строением) всякое каменное строение». Обратим внимание — в Москве тоже. До какого года действовал указ, сведения расходятся. По одним — до 1741 года, по другим — на тринадцать лет меньше.

Вопрос первый: откуда вырос указ? Ответ очевиден. В рабочей силе низкой квалификации царь-реформатор нужды не испытывал: реформы реформами, а крепостного права никто не отменял. Правда, сотни тысяч безымянных жертв, полёгших на строительстве новой столицы, по большей части являются совсем не художественным вымыслом советских историков — уже в начале XVIII века в России кое-что знали о вахтовом методе. Жертвы, конечно, были, и немалые. Но не гулаговских масштабов: если люди и вправду мёрли без числа, то их надо было и отпевать, и где-то хоронить. Между тем массовых захоронений — похожих, например, на страшные бутовские рвы — в Северной столице не выявлено. А вот квалифицированных мастеров-каменщиков, «муролей», которым нужно было платить, и платить вполне по заслугам, остро не хватало — Русь по-прежнему была по большей части деревянной.

И, кстати, на первых порах дефицит кадров ощущался. Ощущался настолько остро, что новоявленные петербуржцы втихую строили деревянные дома, обмазывая стены глиной и раскрашивая их под кирпич. Не без основания полагаясь на то, что царь-государь каждый дом ощупывать и простукивать не станет. Так было или иначе, но через десять лет царский же указ констатировал нехватку кирпича и извести для его кладки уважительной причиной невыполнения царской воли об обязательном строительстве каменных домов в Петербурге...

Вопрос второй: а верил ли сам царь, умом совсем не обиженный, что его указ будет в точности выполняться? Рискну ответить: вряд ли. Потому как и в те времена хорошо знали один из «вечных» законов жизни: свирепость законов российских смягчается необязательностью их исполнения. Как принимали указ, так и отыгрывали назад. В 1718 году разрешили каменное строительство в Кремле (читай: возведение столь милого сердцу Петра Арсенала) и Китай-городе, через два года — дозволили окончить обветшавшие и начатые строением храмы. Одним словом, запрет постепенно спускали на тормозах. И всё же в судьбы некоторых зданий стоит вглядеться попристальнее.

«Церковь эту построил мастер Нестер. Не было, нет и не будет такой». Всё верно — это знаменитое предание о Преображенской церкви в Кижах, переживающей ныне нелучшую пору своего существования. В нынешнем году ей, как и петровскому указу, исполняется триста лет. Для меня она — не только памятник безымянному народному гению, но и «наш ответ Чемберлену». Вы нам — срам (ну как можно всей России запрещать строить дома Божьи?), а мы вам — храм. Конечно, кижская церковь в общих чертах была выстроена до петровского указа. Но уж больно эффектный «перпендикуляр» получается...

От буквы указа не раз отступал и сам Пётр. Политическая целесообразность брала верх. Именно ею руководствовался царь, разрешая строительство — в самый разгар запрета, с 1706 по 1719 годы, — Воскресенского войскового собора на Дону. Пётр лично принимал участие в его строительстве, а в дальнейшем посылал и деньги, и утварь...

А уж в провинции-то, тем более в Сибири, на петровский указ и вовсе смотрели сквозь пальцы. Как, скажем, это делал первый губернатор Сибири — с 1711 года — Матвей Петрович Гагарин. Только-только начал обстраиваться, только нашёл для кремлёвских стен, храмов и прочих строений в действительности способного (это ещё скромно сказано) мастера Семёна Ремезова, автора знаменитой «Чертёжной книги Сибири».

Разумеется, Гагарин понимал, что желающие сообщить о его деяниях на самый верх найдутся (и нашлись!), а потому меры принимал, как он считал, самые действенные. Ручеёк подарков, тёкший с берегов Тобола на берега Невы, обратился в могучий поток: фарфор, ткани, драгоценные камни, пушнина, тысячи кедровых деревьев для августейшего сада и даже золото из раскопанных курганов на Енисее и Иртыше... Но Гагарин, как сказал про другого знатного казнокрада Михаил Булгаков, в конце концов окончательно утратил представление о том, где заканчиваются казённые деньги и начинаются его собственные. За что и поплатился: узнав о масштабах хищений, рассвирепевший царь повелел лихоимца повесить. Более полугода его труп — в назидание прочим охотникам до казённого добра — не снимали с виселицы...

Искушённые люди говорят, что есть в Подмосковье два подлинных и не похожих ни на что каменных чуда. Церковь Знамения в Дубровицах под Подольском — до неё несложно доехать на обычной московской маршрутке. И храм Рождества Богородицы в селе Подмоклово близ Серпухова. Добраться до него не в пример сложнее, и судьба его куда причудливее — к формальному высочайшему запрету добавилась политика.

В том же самом 1714 году село Подмоклово, что над окской кручей, купил князь Григорий Долгоруков и получил разрешение на строительство церкви от митрополита Рязанского и Муромского Стефана (Яворского). Правда, не совсем понятно — до указа или после. Но, как говорят в России, помирать собирайся, а жито сей. «Строительство, осуществлённое московскими каменщиками: сначала артелью Андрея Опурина под наблюдением пленного шведа Лоренца фон Фикина, а с 1718 года — артелью Ивана Каландина под руководством иноземца Андрея Шульца — завершается к весне 1720 года, — пишет известный исследователь серпуховской старины Андрей Пилипенко. — Летом того же года храм был украшен белокаменными скульптурами и рельефами...» Даты говорят красноречивее канцелярских формулировок! 

Правда, очень скоро над окским обрывом задули совсем иные ветры: после смерти мальчика-царя Петра II семейство Долгоруковых попало в жестокую немилость и долгую опалу. В итоге подмокловский чудо-храм освятили лишь при «петровой дщери» — императрице Елизавете — в 1754 году!

Собрат по стройке и судьбам у подмокловского храма есть и в Москве. Сегодня храм Вознесения Господня за Серпуховскими воротами статен, красив и очень эффектен. Совсем не так было в советские времена, когда состояние церкви напоминало об очень нелёгкой её истории. Дело в том, что строилась она на средства царевича Алексея Петровича, и надо же было такому случиться, что нижний её храм во имя иконы Иерусалимской Божией Матери с приделами Девяти Мучеников Кизических и Алексия Человека Божия был освящён в тот самый день, 20 (9-го по старому стилю) октября 1714 года!

Понятно, что после загадочной смерти заказчика строительство прекратилось, и высокие духовные лица даже много лет спустя предпочитали ссылаться именно на петровский запрет, хотя тот уже и де-факто, и де-юре не действовал. Тем не менее при тогдашнем въезде в Москву долго возвышались — несмотря на многочисленные прошения прихожан — недостроенная колокольня и летняя церковь, возведённая до уровня верхних окон. Храм закончили и освятили почти через полвека, в 1762 году, уже в екатерининское царствование.

Вот уж воистину — лучше поздно, чем никогда...