День Волчьего Аполлона
Ольга Огарёва19.10.2014
Слово лицей произошло от греческого, но не сразу. Из древнегреческого Λύκειον (Ликей) мигрировало в латинское lусеum, оттуда проросло в немецкое Lyzeum и только потом перешло к нам, в русский «лицей».
Λύκειον — это название одного из гимнасиев на окраине Афин, того самого, где преподавали Сократ и Аристотель. Имя гимнасию дал храм по соседству, посвящённый Аполлону Ликейскому. Ликейский значит «Волчий», от древнегреческого λύκος — волк. Аполлон Ликейский хранил людей от волков и сам был волком.
В России первый лицей появился в 1811 году, но ещё 32 года не было слова «лицеист», и лицеисты называли себя лицейскими. Так что и Пушкин был не лицеистом, а лицейским. Но, несмотря ни на что, День лицеиста идёт именно оттуда — Царскосельский лицей, созданный по указу императора Александра I, открыл свои двери именно в этот день — 19 октября 1811 года.
О, конечно, тот лицей был не чета нынешним. Задумывался он как привилегированное высшее учебное заведение для детей дворян. И дворянам там было весело. С первого дня.
Пушкину как раз исполнилось двенадцать лет в тот год, и его ждал Иезуитский коллегиум. Но тут в Москву пришёл слух о лицее, и отец его, любитель всего нового, разузнал, что выпускникам лицея уж заранее уготовлены высокие государственные посты и личное участие императора. Мест было тридцать, желающих более, наш Пушкин экзаменовался и победил.
Дай руку, Дельвиг, что ты спишь?
Проснись, ленивец сонный!
Ты не под кафедрой лежишь,
Латынью усыплённый.
Взгляни: здесь круг твоих друзей,
Бутыль вином налита,
За здравье музы нашей пей,
Парнасский волокита!
Не зря в уставе Императорского Царскосельского лицея гуманитарным наукам отдавалась главная роль: «Познание российского слова необходимо, а потому на сию часть и должно обращено особенное внимание. Главная цель науки словесности есть изощрение и направление вкуса воспитанников к изящному слову».
Кстати, о Дельвиге. Лицеисты любили кормить друг друга по вечерам выдуманными историями. Антон Дельвиг, один из самых близких друзей Пушкина, превосходил всех остальных по красочности и живости своих фантазий: «Однажды вздумалось ему, — вспоминал Пушкин, — рассказать некоторым из своих товарищей поход 1807 года, выдавая себя за очевидца тогдашних происшествий. Его повествование было так живо и правдоподобно и так сильно подействовало на воображение молодых слушателей, что несколько дней около него собирался кружок любопытных, требовавших новых подробностей о походе. Слух о том дошёл до нашего директора Малиновского, который захотел услышать от самого Дельвига о его приключениях. Дельвиг постыдился признаться во лжи столь же невинной, как и замысловатой, и решился её поддержать, что и сделал с удивительным успехом, так что никто из нас не сомневался в истине его рассказов, покаместь он сам не признался в своём вымысле».
Много было тонкостей в этом лицее — телесные наказания отменили, но хуже розог было для лицеистов учительское отстранение, холодный взгляд или недружелюбие. Такое взыскание действовало сильнее увещеваний.
Второй директор лицея Энгельгардт придумал трогательную традицию — после выпускного разбивать лицейский колокол, который шесть лет возвещал о начале занятий, чтобы каждый взял себе на память осколок. История не забыла и характеристики, которыми Энгельгардт одаривал своих знаменитым в будущем учеников. Обычно проницательный, ошибся он лишь однажды:
«Его высшая и конечная цель — блистать, и именно посредством поэзии. К этому он сводит всё и с любовью занимается всем, что с этим непосредственно связано. Всё же ему никогда не удастся дать прочную основу даже своим стихам, так как он боится всяких серьёзных занятий и сам его поэтический дух не сердечный, проникновенный, а совершенно поверхностный, французский дух. И всё же это есть лучшее, что можно о нём сказать, если это можно считать хорошим. Его сердце холодно и пусто, чуждо любви и всякому религиозному чувству и не испытывает в нём потребности; может быть, так пусто, как никогда не бывало юношеское сердце. Все нежнейшие и юношеские чувства в его фантазии осквернены, так как запятнаны всеми пороками французской литературы, которую он знал частично, а то и совершенно наизусть при поступлении в лицей как достойную придачу к его прежнему воспитанию», — вот как досталось юному Пушкину. Директор есть директор.
Но друзьям-лицеистам открылся он совсем иначе: «Не только в часы отдыха от ученья, в рекреационных залах, на прогулках, но нередко и в классе, и даже в церкви ему приходили в голову разные поэтические вымыслы, и тогда лицо его то хмурилось, то прояснялось от улыбки, смотря по роду дум, его занимавших. Набрасывая же мысли свои на бумагу, он от нетерпения грыз перо и, насупя брови, надув губы, с огненным взором читал про себя написанное», — записал товарищ его Комовский.
А когда в январе 1815 года на экзамен к лицеистам приехал великий Державин и Пушкин прочёл перед ним свои «Воспоминания в Царском Селе» — вряд ли кто-то забыл, что писал об этом он сам: «Я не в силах описать состояние души моей, когда дошёл я до стиха, где упомянуто имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом... Не помню, как я кончил своё чтение; не помню, куда убежал. Державин был в восхищении: он меня требовал, хотел обнять... меня искали, но не нашли».
Лицей был закрытым заведением со строгими правилами, во время учебного года никуда не полагалось выезжать. Раз Пушкин и Кюхельбекер решили прогуляться по Петербургу, но за ними увязался назойливый гувернёр Трико. У заставы Пушкин назвался Александром Однако. Заставный записал. Кюхельбекер сказался Григорием Двако, заставный призадумался. Когда очередь дошла до гувернёра Трико, заставный понял, что над ним посмеялись, и отправил Трико в караулку. А Однако и Двако уехали в Питер.
Лицеисты знали верный способ — импровизация, были непосредственны, непоседливы и всегда находили, чем себя развлечь. Даже самым образованным и талантливым людям ни к чему быть слишком серьёзными. С Днём лицеиста! Шалите и улыбайтесь!