Велик и страшен был прошлый, двадцатый век в измышлении всевозможных — от отравляющих газов до атомного оружия — средств истребления людей. По части же их спасения — тоже обошёл все предыдущие, но на слуху лишь медицина, чисто физическое продление жизни. А если человеку, простому, обыкновенному, ничуть не выдающемуся человеку, пусть и вполне здоровому, от жизни и судьбы доставалось так, что впору было хоть в омут с головой? Куда было податься людям, чудом унёсшим ноги от бесчисленных войн, революций и прочих безумий, на которые было столь богато ушедшее столетие? До них — то есть об отдельно взятых людях, выброшенных в чужие края, — по обыкновению, не было дела ни высокоучёным мужам, ни политикам. Некоторым откровенно везло — как знаменитому артисту Александру Вертинскому, который всеми правдами и неправдами (скорее вторыми!) сумел выправить себе греческий паспорт.

Но были, по счастью, и люди, которым печали и терзания «малых сих» не давали покоя. Среди самых прославленных — великий учёный и в самом высоком смысле гражданин Фритьоф Нансен. Дело странное — в обществе полярники нередко слывут людьми закрытыми, суровыми и холодными. Как полярные льды. А Нансен был совсем иным — в нём всю жизнь клокотала энергия, которой хватило бы на десятерых. И хватало её и на безумные, с точки зрения нормального обывателя, авантюры вроде лыжного перехода через Гренландию (жаль, не было в ту пору книги Гиннесса!), и на судьбоносные, как оказывалось впоследствии, изобретения вроде легендарного «Фрама», и на научные труды, и на столь любимых им женщин, и на политику, которой он активно интересовался смолоду — Нансен, между прочим, был первым послом независимой Норвегии в Лондоне. При этом никаких достижений, которые принято называть эпохальными, за Нансеном не числится! До Северного полюса — не дошёл. Планировавшаяся экспедиция на Южный — так и не состоялась. И вряд ли Нансен предполагал, что самым главным памятником ему останется получивший его имя паспорт — международный документ для лиц без гражданства, который удостоверял личность держателя. Паспорт был введён по решению специально созванной в Женеве конференции, и имевшие его лица пользовались правом перемещаться в странах — участницах конференции — в их отношении не действовали ограничения, предусмотренные для лишённых гражданства лиц.

Изначально Нансен предназначал его именно для многочисленных русских эмигрантов, что само по себе очень символично — в России он бывал неоднократно и русских знал хорошо. Земля Франца-Иосифа, на которой зимовал Нансен со своим соратником Иогансеном, была частью Российской империи. В 1896 году Нансена в Царском Селе принимал Николай II. Незадолго до Первой мировой войны на его долю выпало и вовсе одно из самых долгих путешествий — на полярном судне (Нансен, правда, на нём был скорее VIP-пассажиром) в Дудинку, потом — в Красноярск, оттуда по Транссибирской магистрали до Владивостока и обратно в Норвегию через Екатеринбург. Так что Россию Нансен знал не понаслышке.

Вскоре после окончания военной грозы в Европе Нансен был избран верховным комиссаром Лиги Наций по делам беженцев, в первоначальной формулировке — русских беженцев. Ни с чем подобным ни Европа, ни весь мир до того не сталкивались — по самым скромным подсчётам, вне России оказалось более трёх миллионов человек, и люди эти вполне официально в декабре 1921 года были лишены новой властью российского гражданства. Более того, вплоть до новой мировой войны советские власти считали беженцев одним из главных источников пресловутой «контрреволюции». Опыт же помощи попавшим в беду людям у Нансена был — ещё в 1920-м он предсказывал катастрофический голод в охваченной смутой России.

«В Канаде сегодня такой хороший урожай, что она могла бы выделить зерна втрое больше, чем необходимо для предотвращения страшного голода в России, — говорил Нансен с трибуны Лиги Наций. — В США пшеница гниёт у фермеров, которые не могут найти покупателей для излишков зерна. В Аргентине скопилось такое количество кукурузы, что ею уже начинают топить паровозы. А между тем на Востоке голодают миллионы людей. Давайте не будем лицемерить и будем смотреть фактам в лицо. Пища лежит в Америке, но некому её взять. Неужели Европа может сидеть спокойно, ничего не предпринимая для спасения людей по эту сторону океана? Я не верю этому». Очень показательно, что Нансену было абсолютно всё равно, что, образно говоря, белые считали его красным, а красные — белым. Гораздо больше его заботило то, что многим и многим тысячам людей нечего есть и негде жить.

Но если бы всё кончилось только русскими эмигрантами! Нансен застал и бегство сотен тысяч армян из бывшей Османской империи — именно в это время он сделался одним из национальных героев армянского народа (в армянском городе Гюмри, бывшем Ленинакане, открыт дом-музей Нансена). И бежавших из Фракии болгар. Тысячные толпы депортированных из Малой Азии греков и христиан-ассирийцев — двадцатый век только-только начинался... Хлынувшего после 1933 года из Германии потока евреев Нансен уже не увидел. Иногда он вполне мог бы сказать: «Мне бы с русскими разобраться...» Русские, кстати, Нансена не забывают. Памятники ему открыты в Москве и — совсем недавно, в апреле нынешнего года — в Самаре. Почтил мемориальным знаком визит Нансена (в 1925 году) и Дагестан. Правда, книга Нансена об этом путешествии («Через Кавказ на Волгу») на русском языке так и не появлялась...

И не стоит впадать в излишнее умиление, глядя на внушающий уважение список наших соотечественников, имевших нансеновские паспорта. Факт из самых известных — без малого семьдесят лет прожила с нансеновским паспортом умершая в 2009 году почти в столетнем возрасте Анастасия Ширинская — старейшина русской общины в Тунисе. А кроме неё — тот же Владимир Набоков, Сергей Рахманинов, Игорь Стравинский, Анна Павлова, Зинаида Серебрякова, Владимир (Зеев) Жаботинский, Александр Галич... Очень многие из русских эмигрантов таковыми себя не считали, искренне верили в скорое возвращение на родину и инициативу Нансена по введению особых паспортов поначалу либо не принимали вообще, либо принимали, что называется, сквозь зубы. Злые языки называли их нонсенс-паспортами, поскольку на деле они лишь подтверждали для своих владельцев статус неграждан страны пребывания. Владимир Набоков говорил, что человек с нансеновским паспортом чувствовал себя преступником, выпущенным условно, или же внебрачным ребёнком. Это притом, что паспорта надо было продлевать каждый год, и плата за визы для их обладателей была выше, чем для граждан с обычными национальными паспортами. Для европейской бюрократии всех стран нансеновский паспорт был фактически документом, так сказать, второго сорта. А для тех русских эмигрантов, что попали по окончании Второй мировой под сталинские депортации, так и вовсе стал фактическим «пропуском» в тюрьмы и ГУЛАГ.

И всё же это было лучше, чем полное отсутствие каких-либо документов. Нансеновские паспорта признавались как формальный документ всеми государствами — участниками соответствующего соглашения. В середине двадцатых годов их было уже 43. Беженцы могли переезжать из страны в страну, и транспортные расходы порою оплачивались исключительно благодаря авторитету Нансена, уже в 1922 году (!) получившему за свои усилия Нобелевскую премию мира. От любых гонораров и вознаграждений Нансен неизменно отказывался, его Нобелевская премия в основном была израсходована на нужды всё тех же русских эмигрантов. После смерти Нансена в мае 1930 года при Лиге Наций был организован независимый Международный офис по делам беженцев, который стал называться Нансеновским. Он также успел получить (в 1938 году) Нобелевскую премию мира, но это не спасло его от фактического закрытия — приближались новые переделы мира, приводившие к появлению всё новых и новых изгнанников.

Нансеновские паспорта и сегодня никто не отменял, но их признают всего два государства, в которые эмигранты и не особо стремятся попасть, — Замбия и Эквадор. Своего рода если не карикатурой, то уж точно шаржем выглядят паспорта для «негров» (то есть неграждан) в современной Латвии. Потоки беженцев растут. Вот только где взять для них Фритьофа Веделя Ярлсберга Нансена?